Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

[Наконец, одним из самых убедительных и наглядных доказательств тому, какая огромная разница существует между поэтическими произведениями собственно русскими — и заимствованными, но покрытыми лёгким слоем внешнего национального колорита, может, и должно служить сравнение с нашими былинами, "Слова о полку Игореве". Если б былины на самом деле были созданиями во всех отношениях чисто национальными, то, без сомнения, имели бы огромнейшее и бросающееся в глаза сходство с этим глубоко русским народным созданием поэзии. Но такого сходства при сличении не открывается, и, напротив, поразительно бросаются в глаза бесчисленные точки самого коренного несходства, столько же в основном скелете, сколько и во всех отдельных подробностях. "Слово о полку Игореве" заключает в себе именно всё то, чего нет во всех наших былинах и отсутствие чего казалось нам столько странным и необъяснимым в этих героических песнях, будто бы от начала и до конца действительно русских. В "Слове о полку Игореве" мы встречаем уже не тусклые и идеально-бледные очерки народности, лиц и местности: напротив, здесь идеального и общего нет уже ровно ничего, мы везде чувствуем события, действительно реальные, исторические, мы везде встречаем образы живые, дышащие атмосферой древней Руси, везде имеем перед глазами картины действительной русской местности, русской обстановки, разнообразнейших предметов бытовых, наконец, эпический склад, не имеющий в себе уже ничего чужого, заимствованного и переносящий наше чувство и воображение в среду древнерусской жизни, понятий и воззрений. Поэма описывает уже не какого-то совершенно бесцветного, ничего не значащего, призрачного князя Владимира, занятого лишь пирами и охотой, пугающегося на каждом шагу всего, что ни случится, и всего менее помышляющего о своей земле и народе, — а князей, занятых действительным делом и жизнью, полных мысли и чувства, имеющих определённый характер и облик и совершающих действия, которые мы не можем не приписывать им. Эти князья при нашествии половецком не пугаются, а чувствуют гнев, негодование; они, эти буй-туры, кипят жаждой померяться с врагом и прогнать его; при этом они вспоминают "звон дедовской славы", помышляют об окружающей их междоусобице и крамоле. Жена одного из них, Ярославна, уже ничуть не похожа на совершенно фантастичных, идеальных и бесцветных женщин, встречающихся везде в былинах: нет, это женщина действительно древнерусская, составленная из мяса и костей, наполненная русским духом, дышащая русским понятием и чувством своего времени и потому запечатлевающаяся, как верная и яркая картина, неизгладимо в памяти, — наконец, способная сильно интересовать нас, в противоположность нисколько не интересным и сказочно-странным героиням былин. Читая описание "Слова о полку Игореве", мы точно так же видим перед собою древнерусские местности: равнины, луга, простирающиеся до рек, кусты и деревья, птиц и зверей древней южной Руси (а уже не львов и слонов былин), наши туманы и т. д. Обращаясь к бытовым подробностям, мы видим земледельчество жителей и заимствованные оттуда картины и уподобления; рать действительно русскую, во всём истинно русском убранстве её, со знамёнами, щитами, трубами, саблями, ожерельями и т. д.; корабли и струги; верование в природу и обращение к ней при всякой нужде, печали, важном душевном событии. Где было бы искать всего этого в былинах? Именно всей этой исторической правды и верности им решительно недостаёт, и в то же время, как они утратили многое из главного состава своих восточных первообразов, они, несмотря на многие красоты языка, утратили многое из той силы, красоты и образности, которые всегда отличают самостоятельное создание народного творчества, и никогда не в состоянии достигнуть тех высокопоэтических достоинств, которыми так ярко блещет "Слово о полку Игореве"] (Рукописная вставка в печатный оригинал, представленный в Академию Наук.)

XIV

Остаётся вопрос о времени и способе перехода восточных рассказов из Азии в Европу, из уст монголов и тюрков — в уста русского человека.