Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Случается так, что попойки у них продолжаются недели по две и по три. И, Боже мой, какой им после этого приходится терпеть и голод, и холод! Так как они забрали Степаныча в руки, т. е. задолжали ему более, чем бы он хотел им верить, то он даёт им на обед и на ужин по пятаку. Но они и эти пятаки пропивают, а сами остаются или голодными, или выпрашивают корочки хлеба у нищих.

Несмотря на то, что все они люди немного поучившиеся и все одарены небольшой дозой понятия, но с пристрастием к пьянству они положительно потеряли и рассудок, и самолюбие, и стыд. Когда пьянство захлестнёт их, они готовы на какой угодно поступок. Пропить, заложить или продать чужую вещь они считают предосудительным. А если товарищ напился пьяным и уснул, то они уже без церемонии пользуются всем, что у него есть, будь это наличные деньги или вещи. На это у них один ответ: «ведь мы пьяные были. Если бы были трезвые, так этого никогда бы не сделали».

Под пьяную руку или с похмелья некоторые из них не стесняются также пройтись и «пострелять». А то бывает и ещё хуже: иной и руку запустит постороннему в карман. Но всё-таки следует оговориться, что такой поступок и между ними считается предосудительным, и очень немногие из них на это способны.

Кроме того, то они должают Степанычу за квартиру и за водку, кроме того, что он даёт им пятаки на хлеб, он также принуждён бывает снабжать их и одеждой. Случается нередко, что он раза два или три в течение года одевает их и отправляет на работу, они закладывают и его вещи и являются полунагие.

Другой жилец этого не посмеет сделать — побоится Степаныча, но наборщики надеются, что товарищи их не выдадут, а с артелью Степанычу не справиться и в суд он не пойдёт — поругается и тем дело кончится.

Впрочем, они никогда не отказываются платить должные деньги, и у кого что берут — расплачиваются: но трудно бывает уловить их с деньгами, а потому Степаныч или его хозяйка, когда бывают у них получки, постоянно встречают их в дверях типографии, и там обирают, если не все, то часть денег.

У наборщиков мало общего с прочими жильцами в квартире. Насколько они артельны между собой, настолько же держатся особенно от других, и у них есть даже особенные названия некоторым предметам: так кабак, где они преимущественно собираются и где получают сведения о работе, они называют министерством, закусочную — пыркою, обед или порционные дневные деньги — топором и т. д.

Степаныч наборщиков недолюбливает.

— Я, — говорит он, — лет пятнадцать держал у себя и вёл дело с мазуриками, да и те у меня такой пакости не делали. Что там творят на стороне — это их дело. Они за это отвечают перед Богом и перед законом, а на квартире бывало ведут себя смирно и честно. А эти голопузики бескишечные только и норовят как бы кого опутать, да промотать чужое.

И, действительно, многие из них уже понагрели его: одни, задолжав и бросив свои просроченные паспорта, шляются по приютам, другие ушли на родину по этапу, третьи умерли. Но к ним особенно расположена хозяйка, потому что они, когда бывают при деньгах, не скупятся и частенько угощают её пивом, до которого она большая охотница.

Наконец, в дополнение ко всему сказанному, следует прибавить, что и последствия их пьянства бывают пагубны. Не говоря уже о том, что через пьянство они частенько прихварывают и попадают в больницу, но и самая смерть их большей частью бывает преждевременна.

Так, один из них, ещё очень молодой человек, год тому назад умер в нашей квартире пьяный от удара.

Другой, пропив хозяйское пальто и боясь показаться на квартиру (тогда ещё был жив Мамон), в сильный мороз забрался спать под лестницу и схватил воспаление лёгких, от которого через полгода тоже сошёл в могилу.

Третий сын музыканта первого кадетского корпуса шлиссельбургский мещанин Александр Янов чуть не кончил жизнь самоубийством. Он был самого скверного, раздражительного и придирчивого характера. Его во многих типографиях не любили и потому он частенько оставался без работы. В последнее время он, пропьянствовав подряд более месяца, пошёл искать работы, но вместо типографии попал в Обуховскую больницу в отделение беспокойных. Полежав там дня три и зная, что у товарищей должна быть получка, а при получке всегда бывает водка, он выписался из больницы. Рано было ему выписываться, он ещё не оправился окончательно, а, главное, следовало бы поостеречься, но он опять взялся за стаканчик и спустя два дня, задумался.

Никто у нас на квартире не обращал на него внимания, потому что после большого пьянства такое состояние бывает у многих. Так прошёл день. На другой день Янов выпросил у Степаныча пальто, пошёл к отцу, который кем-то служил в Александринском театре, вероятно, его там не приняли или он сам не решился явиться, только он скоро возвратился.

Возвратясь, Янов снял и отдал хозяину всю одежду, которую брал у него и, не говоря ни с кем ни слова, просидел весь вечер и всю ночь. Ел ли что Янов в этот день — не видал никто. На следующий день, часов в десять, одев на себя какой-то валявшийся под нарами бесполый сюртук, он ушёл с квартиры.