Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Исключая своих жильцов, к Степанычу ходит много постороннего народа: то выпить, то с закладами, а потому в праздники в квартире у нас народ толпится, точно в кабаке на ярмарке, с тою только разницей, что там, хотя и шумно, но нет такого безобразия и наглого цинизма.

Особенно отличаются у нас выходящим из ряда безобразием дни Пасхи и Рождества Христова.

Уже накануне этих праздников не бывает ни одного трезвого человека, а в самые праздники попойки начинаются с раннего утра. Где ни посмотришь на столе, на нарах, везде стоять сороковки. Квартиранты в самом неприглядном дезабилье ораторствуют, поют песни, пляшут. По мере того, как хмель начинает кружить головы, собеседники делаются, судя по характеру, или дружелюбнее, или ожесточённее — в одном углу целуются, а в другом — уже схватились драться, причём как те, так и другие орут во всю мочь.

Ни один праздник не проходит без большого скандала, нередко бывают довольно крупные драки, причём и противники не щадят друг друга: бельё и одежда летят клочьями, носы разбиваются в кровь, под глазами навешиваются фонари; но эти наружные украшенья являются только придатками к тому, что попадает в грудь и бока. Бабы, большею частью, стараются вцепиться в бороды. Иногда эти драки отзываются тяжёлыми последствиями для здоровья участников, которых приходится отправлять в больницу.

Но не только в праздники у нас бывают побоища, и не одни лишь пьяные дерутся. Сам Степаныч на свою руку охулки не положит, особенно когда страдают его интересы. Для примера опишу бывший на днях у нас возмутительный случай.

Один из корзинщиков Вяземского дома заложил Степанычу за рубль и за сороковку сапоги с условием при выкупе заплатить двадцать копеек процентов. Не имея, чем выкупить, он захотел их продать и для этой цели привёл с собою двух барышников, надеясь выкупить сапоги и дополучить с них на похмелье. Дело не сладилось: с барышниками он не сторговался, и сапоги остались у Степаныча. В это время Степаныч и хозяйка куда-то отвернулись, а корзинщик, оставшийся в каморке, видя, что за ним никто не смотрит, схватил сапоги и удрал. Хватились — сапогов нет и побежали разыскивать. Корзинщика поймали на дворе, но сапогов при нём уже не было — он успел их кому-то передать. Тогда Степаныч с женою притащили корзинщика в квартиру.

— Где сапоги?

— Я не знаю, — отвечал корзинщик. — Я не брал. Утащили должно быть барышники.

— Как барышники? Ты, такой, сякой, утащил! Снимай пальто, — кричал Степаныч.

Овладев пальто, Степаныч схватил корзинщика за волосы, повалил на нары и начал бить сперва кулаками, а потом сбросил его на пол и продолжал топтать ногами. Тут только я вспомнил его слова. «Я бить не буду по рылу. Это дурак только бьёт по рылу. А я сделаю тёпленьким и мякеньким; будет помнить, как начнёт кашлять».

Степаныч бил несчастного воришку в грудь каблуками. Тот просил прощения, плакал, обещал заплатить, но Степаныч не унимался и бил до тех пор, пока не измучился.

Место его заступила хозяйка. Хотя она и очень здоровая баба, но скоро устала и отбила себе руки. Тогда она схватила железный прут и, несмотря ни на просьбы, ни на моленья, ни на стоны несчастного, била его этим прутом, пока совсем не измучилась.

Более получаса продолжалось истязание. Хозяин и хозяйка по несколько раз принимались бить корзинщика и до того остервенились, что страшно было на них смотреть.

Более полувека я прожил, видал много злых, безжалостных людей; видал, как бьют мазурики, видал, как бьют арестанты, но никогда не приходилось мне видеть, чтобы женщина могла до такой степени рассвирепеть.

На что зачерствелые сердца у наших жильцов, но и из них миноге уходили, отвёртывались, зажимали уши, чтобы не видеть и не слышать этого побоища. Никто из нас не осмелился в это время сказать ни единого слова разъярённым хозяевам, потому что большая половина квартирантов находится в полной зависимости от них, а независимые — слабосильны и боятся за свою шкуру.

Наконец, несчастного выбросили за дверь в одной рубашке. Как он добрался к себе — я не знаю.

— Ну, уж досталось же ему, — говорил Степаныч, — не пропадай моё даром. Теперь сыт будет. Пожалуй, и не миновать больницы. Вот так-то лучше, а то что тут — веди в участок, да после путайся с ним, ходи к мировым; а нонче суд-то каков…

И он только махнул рукой.

Впрочем, подобные побоища в нашем доме не редкость, и в нашей квартире они случаются не в первый раз. Бывало, иной после драки уходил в больницу и уже более не возвращался.

Безусловной тишины и спокойствия в нашей квартире не бывает, но все же случаются недели, в которые, начиная с среды и до субботы, бывает потише, потому что в эти дни мастеровые уже отрезвляются, уходят на работу, да и у прочих в эти дни большей частью наступаешь безденежье, только по утрам и по вечерам возникают, какие-нибудь старые счёты и пререкания.