Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Я уже говорил, что все жильцы в нашей квартире пристрастны к водочке. Они не жалеют своего и не пощадят чужого, никогда не поберегут загулявшего человека, но ещё постараются нарочно втравить, и крайне недружелюбно смотрят на остепенившегося и начинающего понемногу поправляться.

— Погоди, — говорит, — чёрт прорвёт, сравняешься и с нами.

При всём том, в этих людях имеется известная доля доброты. Если они завистливы и недоброжелательны к своему собрату, имеющему какие-нибудь гроши, то, напротив, не прочь бывают пожалеть неимущего, угостить и накормить его.

17

Но довольно о своей квартире; нужно кое-что сказать о других и о коридоре.

Напротив нашей находится квартира № 16-ть. Эту квартиру года три назад держал крестьянин Савинов из Новгородской губернии Валдайского уезда.

Из себя он был мужик здоровый, плечистый, и не только лицо, но и широкий выбритый затылок были у него постоянно красные, как кумач. Говорили, что он прежде на своей родине держал кабак, и, кроме того занимался перевозкой краденых лошадей. Говорили, что он там судился, сидел в тюрьме и за проделки по приговору общества ему не дозволили более производить торговлю.

Тогда Савинов взял паспорт, уехал в Петербург, и здесь поселился в Вяземском доме, о котором знал ещё в деревне от своего кума, тоже здешнего квартирного хозяина.

Савинов и здесь не ловил мух. Сняв квартиру, он, кроме того, что производил в ней, как и прочие, распивочную торговлю, держал жильцов, без разбору — и с паспортом, и без паспорта и приютил у себя нескольких тёмных промышленников.

Между прочими жильцами у Савинова проживал банный вор Никешка по прозванию Щербатый.

Никешка был старорусский крестьянин: он прежде был сам банщиком и потому хорошо знал все петербургские бани и многих банщиков, знал также, где и как сподручнее украсть.

Кражи он обыкновенно производил в двадцати и десятикопеечных банях и для этого одевался всегда в самую дешёвую, но приличную одёжу.

Подойдя вечерком, особенно под праздник, к каким-нибудь баням, он не сразу входил туда, но иногда по целому часу высматривал какая публика идёт в баню. Если он замечал пьяненького, то уже прямо шёл за ним и следил, куда он будет класть одёжу — отдаст ли сторожу, или оставит на скамейке. Если намеченный им субъект оставил одёжу на скамейке, то Никешка располагался рядом и по его уходе в баню перекладывал свою одёжу на его место, а его клал на место своей, и немного побыв в бане, одевался в чужую одёжу и уходил. Но если тот отдавал одёжу сторожу, то он старался подменить у него билет и тогда уже по билету вынимал её у сторожа.

Так он поступал в десятикопеечных банях, но в двадцатикопеечных дело выходило у него ещё проще. В двадцатикопеечных банях одёжа обыкновенно оставляется на скамейке, а потому, Никешка, приходя туда в такое время, когда бывает много народу, подсаживался раздеваться к кому-нибудь, имевшему более ценную, чем у него одёжу, и, когда тот уходил в баню, то он, проследя за ним и за банщиками, шёл обратно одеваться в чужую одёжу. Если же было не совсем удобно переменить одёжу, то Ннкешка стаскивал у соседа что было поценнее и завязывал в свой узел.

Конечно, подобные проделки не всегда сходили ему безнаказанно с рук. Никешке попадало в банях несколько раз и шайками, и кипятком, раза четыре он посидел в тюрьме и с лишением права являться в столицу высылался да родину. Но, как ловкий промышленник, привыкший уже к своему ремеслу, Никешка по высылке долго не оставался в деревне; с паспортом или без паспорта он возвращался опять в Петербург и принимался снова за те же дела.

Никешке случалось поддевать куски очень хорошие.

Он иногда приходил из бани в дорогих пальто, енотовых шубах, при часах и с деньгами, а раз пришёл в полном военном полковничьем костюме.

Однажды, вместе с одёжею, Никешке попал бумажник, в котором находилась не одна тысяча денег. Никешку, как известного банного вора, полицая разыскала, но денег при нём не нашла. Он успел их передать Савинову, а тот в свою очередь припрятал их в укромное место. На этот раз Никешку судили в Окружном суде, но осудили довольно легко: он был приговорён на год в тюрьму и, по окончании срока, его, конечно, опять выслали из столицы. Деньги его оставались у Савинова, и тот дал Щербатову клятву, — съел горсть земли, — что никогда его не оставит, и где бы он ни был, найдёт его и отдаст ему половину его денег.

Вслед за Никешкою за укрывательство беспаспортных выслали из Петербурга и Савинова. Несмотря на то, что приближенные Савинова уверяли, что он повёз с собою в деревню семь тысяч рублей, которые успел прикарманить в Вяземском доме в течение двух лет, и с этим капиталом ему было бы привольно жить в деревне, он всё-таки там не остался, сумел подмаслить волостного писаря и, переменив фамилию, снова явился в Вяземском доме, и в том же флигеле снял опять квартиру.

На этот раз ему недолго пришлось держать квартиру Хотя домовая администрация и прикрывала его, как хорошего и податливого жильца, но, спустя месяца три, полиция его признала и снова выслала из Петербурга.