Непокаянный (СИ)

Он не умел ни тогда, ни сейчас передать словами всю полноту своих переживаний, но в реальности Бога с тех пор сомневаться он больше не мог. Это было бы всё равно, что сомневаться в реальности ветра, дождя, света звёзд. Иногда он об этом язвил, иногда, чуть мягче, иронизировал, но в основном оттого, что уже понимал: всерьёз его веру никто из окружающих воспринимать не может. По какой-то причине они не переживали того, что чувствовал он, а судить о том, кто из них ошибается, он не считал себя вправе. Но, может быть, именно потому, что букву закона Божьего он всегда воспринимал через призму тех своих переживаний, он не видел никакой проблемы в том, что среди его друзей оказались мусульманин Ахтар, распутник Дейкин или гомосексуальный Познер. В каждом из них Дональд видел прежде всего душу — живую, страдающую, исполненную самых разных стремлений. И чистых, благородных и человечных стремлений в каждом из своих друзей он видел достаточно, чтобы никого из них не считать «грязным» или «недостойным». Потому и пробуждение собственной страсти к близкому другу его не особенно шокировало. Огорчило немного, но больше из-за того, что Дэвид тогда явно всё ещё тосковал по Дейкину, и сообщить ему, что он сам стал причиной таких же мучительно-безответных чувств, казалось Дону довольно жестоким поступком. А после Дейкина Познер, казалось, совершенно без перерыва переключился на другого красавца-брюнета, потом на третьего, так что Дональд просто перестал обращать на свои неуместные чувства внимание. Навыки, приобретённые путём исполнения заповедей и соблюдения постов, ему в этом здорово помогли: он прекрасно умел управлять своим вниманием и неплохо натренировал волю, так что особых проблем даже не испытал. А потом, встретив Ханну и ближе узнав её, он совершенно искренне по уши в неё влюбился — и даже, грешным делом, решил, что вот у него-то как раз это и была «просто фаза». Что ж, даже если и так, очевидно эти «фазы» иногда возвращаются.

Но и сейчас жгучий стыд, который испытывает Дональд, охватывает его не из-за того, что его страсть оказалась вновь направлена на мужчину. Ему больно и стыдно от того, что священный обет, данный им при венчании, оказался нарушен настолько бездумно. Он чувствует себя предателем, да им он и является, по отношению к самому дорогому, что имеет в жизни. Он растерян и не понимает, как мог он не вспомнить хотя бы о детях, ради которых без рассуждений готов отдать свою жизнь — но не остановить пьяный разврат, судя по всему. Да, он мог бы отчасти винить алкоголь, но с себя он не видит возможности снять основную часть ответственности. Он всегда считал себя способным управлять своей страстью… а это, если подумать, очень похоже на проявление гордыни. Что ж, видимо настало время ему научиться смирению, как бы странно ни выглядел в этом контексте преподнесённый судьбой урок. Он не сомневается, что произошедшее является ошибкой, которую не следует повторять. Страсть, пусть даже и сильная, не важнее его ответственности за детей и его обязательств перед их матерью. Счастливый смех Лиззи и Генри и привычные объятия Ханны — теперь даже больше, чем он заслуживает, но Господа не зря называют милосердным. Он всегда даёт своим детям возможность исправить ошибки и попытаться стать достойными уже оказанной им Его милости.

***

Дома они разбирают чемоданы, Ханна помогает Генри и собирает вещи в стирку.

— Ну, как вы погостили у бабушки с дедушкой?

— Хорошо! — отвечает Лиззи.

— Да, хорошо! Только папа домой не пришёл один раз.

— Один раз только, мам. А потом мы всё время вместе гуляли.

Ханна поднимает брови.

— А он не просил вас не говорить мне об этом, случайно? — спрашивает она, и Дональд ставит себе жирный плюс за то, что как раз об этом он их не просил. Всё равно бы разболтали, наверняка, а так всё это выглядит в разы менее подозрительно. Он сам себе противен из-за этих трюков.

— Нет, мам! Это с другом он разговаривал и заговорился.

Скриппс разводит руками, как бы говоря: «Что поделаешь, дети!» — и поясняет:

— У Познера засиделся, уснул.

— А, у этого… Который еврейчик.

«Который на нашей свадьбе пел» она не говорит, с досадой замечает Дональд.

— А ты его знаешь, мам?

— Он на свадьбу к нам приходил. Все папины одноклассники были. Такая разношёрстная компания, — задумчиво говорит она. — Совершенно не понимаю, что может их связывать до сих пор.

— И тем не менее, они мне ближе по духу, чем многие нынешние друзья.

— Почему, интересно мне знать?

Тон Ханны привычно соскальзывает в снисходительно-ироничный. Дон невольно чувствует новый прилив досады.

— Да хотя бы потому, что никому из них мне не пришлось объяснять, что если девочка увлекается футболом, то это ничуть не хуже, чем танцами.

— Никому? Даже этому Познеру?

— Ханна, да что ж такое, — он подходит к ней ближе и говорит вполголоса: — Что эта реплика, по-твоему, должна означать?

— Ну просто он, знаешь, не выглядит… футболистом.