Непрекрасная Элена

Кузя поглядел на охотника и умильно моргнул синими глазищами. Подошел ближе, понюхал рану. Хвостом извлек из моего кармана мой же хирургический футляр. Уложил на траву, открыл, прощупал знакомый набор. Добыл скальпель и протянул мне. Он, определённо, пришел именно из-за лечения. Ему очень понравилось это занятие.

Мужик не дышал и потихоньку синел. Затем он справился с собой и осторожно стравил впечатления в выдохе, который был звучным и начинался с «хэ».

В поселке деда Слава и, кажется, вообще в селениях лесников, ругаться не принято. То есть в дружинах, вне поселка, орут, что пожелают. А дома чинные беседы ведут без грубых слов. Так что «хэ» с невнятным продолжением — это очень сильные впечатления. Но нам с Кузей не до них. Мы режем и поём. То есть… Я вздрогнула и глянула на пациента.

— Обезболить же… простите.

— Без надобности, — прошептал тот, во все глаза рассматривая Кузю. — Баяли, чудной одинец подрастает. Но уж больно он ятно чудной…

Я принюхалась: медовуха так и прёт в перегаре. Мужик попался предусмотрительный. Диагноз сам себе поставил, и сам же позаботился об анестезии…

Мы с Кузей не стали слушать его дальнейшие рассуждения. Склонились над нагноением. Мелкие и вроде бы неопасные поражения околоногтевых тканей коварны. Воспаление быстро достигает надкостницы и поражает кость. Распространяется вглубь, и тогда спасти пальцы, кисть, а то и руку, делается невозможно. Мужик пострадал в походе, давно. Пробовал сам резать рану, сцеживал гной — но только усугубил ситуацию, увы. Без Кузи с его способностями пришлось бы оттяпать кисть целиком. А так… Я кромсала и напевала. Кузя вдохновенно выл и подавал инструменты. Иногда сомневался, чихал и наматывал хвост мне на лоб. Замолкал с прикрытыми глазами — и снова принимался выть.

Возились мы часа два. Солнце взошло, на поляне собралась изрядная толпа зевак. Это я заметила, лишь закончив накладывать швы и выпрямившись.

Кузя почесал лапой за ухом. Улыбнулся толпе во всю свою белозубую пасть. Встал и вразвалочку побрел по тропке прочь. Люди осторожно, плавно расступились. Кузя подобрал хвостом букет и двинулся дальше, старательно гремя и треща сухоцветом. Я охнула, дернула пациента за рукав.

— Окорок. Ну или солонина, или…

— А, есть маленько, — не понял он, думая, что я прошу благодарность за лечение, сунул здоровую руку за пазуху…

Я выхватила сверток и помчалась догонять Кузю. Он сразу остановился, принюхался. Схрямкал подарок в два движения челюстей и облизнулся. Я упала на колени и быстро ощупала Кузю: спину, брюхо, лапы.

— Ты вырос. Вот тут, гляди: у тебя исправилась осанка. Ты был вислозадый по вашему сложению, потому что крестец врожденно слабый. Сейчас лучше. И лапы… Когти не слоятся?

Кузя презрительно фыркнул, отвернулся и удалился. Я махала вслед. Ей-ей, он к зиме наберет вес до полусотни кило. Брюхо опять круглое. Вся пасть шерстистая от иголочек ужаков. Эти змеи малоподвижные, мягкие и жирные. Наверное, поедая их, Кузя быстрее набирает вес. Вот он и старается.

Рядом присел кто-то, хлопнул меня по плечу. Я отвлеклась от махания ладошкой и с трудом убрала с лица идиотскую улыбку до ушей. Полутрезвый пациент смотрел на меня серьезно и задумчиво.

— А ить наново заявится малец-одинец, — сообщил он свое мнение. Вздохнул и добавил: — К пользе. Замириться с болотами ох и надобно. Уж сколь старался чернолес, уж мы всякую осень опасалися, убьется он в болотине, валгов выискивая… Ан не убился.

— Им надобно занозы вытаскивать, — в тон посоветовала я.

Оглянулась: у порога моей землянки уже ждут двое новых пациентов. Старик с извечным радикулитом — он ходит кряхтеть и сетовать, тем и лечится. Он бы и дома мог так лечиться, но жаловаться у местных не принято. А врачу — можно… Кроме старика меня ждет тоненькая девочка. Очень больная. Похожее по симптомам заболевание у предков называлось дицпэ, но тут природа иная, вынашивание или роды не при чем. И — это именно ко мне. Чахлое, с подгнившими корнями генное деревце надо править бережно, многократно. Опять к ночи я сделаюсь полудохлая. Хорошо, если не вырвет. После первого сеанса с этой вот малышкой меня так вычистило — вспомнить страшно. Её мама всё видела, так что сегодня сразу принесла кувшин морса с медом для лечения врача.

Я вздохнула, малость себя пожалела, мельком. И пошла работать. Кто-то сунул мне футляр в карман — подобрали и принесли с кочки, где его оставил Кузя.

Так и прошел день. Тускло, с головной болью и усталостью.

Зато ранним вечером я сидела вся такая благостная… накормленная, обложенная подушками и укутанная в два одеяла. Меня, грохнувшуюся в обморок, жалели нестройным хором родичи вылеченных вчера и мамка сегодняшней девочки. Я моргала и улыбалась через силу.

Здесь занятнее быть врачом, чем в Пуше. В городе за лечение как-то и не благодарят. Привыкли, что оно неизбежно. Иногда называют себя «подопытными», а еще оспаривают диагноз и грозятся созвать консилиум и опорочить врача. И боли горожане боятся… в общем, то ли я дичаю, то ли мед вкусный, но возвращаться в Пуш ни за что не соглашусь. Даже если позовут.