Непрекрасная Элена

Землянка, куда меня определили, многоквартирная. Пять уровней вниз под слой корней и почвы. Всюду сухо, тепло и свежо. Только припах специфический: свет дают и воздух очищают особенные корни и грибы. Ими и пахнет. Землянок в поселке много. Жителей здесь, как я понимаю, тысяч пять. Постоянных. Вернее, условно-постоянных: лесники не любят долго сидеть на месте. Дети и дряхлые старики живут оседло, прочие гуляют по окрестностям, сбившись в крепкие дружины человек по двадцать и более. Состав постоянный, новых людей принимают осторожно, с оглядкой. Дело у всех дружин свое, отлаженное.

Точно знаю, что есть, например, пчельники: я сперва думала, они разоряют дупла и гоняют диких пчел, чтобы добыть мёд. Я в городе такое слышала от кого-то из стражей стен. Глупости! Пчельники пасут пчел, устраивают на зимовку, подкармливают, сберегают от всяких там пчелиных врагов… А пчёлы признают «пастухов» и не кусают. Я знаю нужное слово — симбиоз. Еще я навещала ковалей. Ну, это отборные мутанты… По два метра ростом, длиннорукие, чуть сутулые и жуткие — аж убежать охота. Без оглядки. Я к ним ходила подточить скальпель. Лечиться-то никто из них сам не наведывался. Здоровые они.

Заметила я вот что, кстати: подмастерья у ковалей видом и ростом разные, есть и вовсе хлипкие. Спросила. «Как к делу прирастут, так и телом прирастут», — вот такая была в ответ высказана поговорка.

В переводе на слабонаучный городской я бы так определила первичные наблюдения. Лесники — мутанты в терминах города. Наши диагносты не дали бы никому уровень выше «сигма». Это крайнее уродство, нежизнеспособность. То есть генные карты прошлого скорее всего выводят лесников за рамки рода истинных людей. Такие вот у нас тесные рамки.

На самом деле люди вне городов после кропа менялись, эволюционировали. У нынешних лесников при рождении сохраняется высокая остаточная пластичность генома. Хорошо, что наставник-мухомор не слышит моих нелепых идей! Могу думать любые глупости… Если это глупости. По мере взросления и выбора предназначения дети лесников меняются. Важный фактор — пребывание среди взрослых нужного «сорта». Пчельники вырабатывают уникальную стойкость к ядам и токсинам. Ловчие стройны и легки, их в лесу даже валги не находят, у них потрясающие слух и нюх. И они очень быстрые. А вот ковали… Нет, я туда в ближайшее время не пойду. Неуютно, когда все покровительственно смотрят сверху вниз, как на окончательную немочь…

С лесом у лесников тоже симбиоз. Дед Слав, хоть и показался мне при первичном осмотре, второпях и сослепу, генным «бетой», он — мутант из мутантов. Он и есть так называемый коренной, или чёрный, лесовик. Коротко — чернолес. Я видела, как дед договаривается с крупными деревьями. На мелочь сил не тратит, потому что договор лесника с лесом — дело небыстрое. Поселок врастает в почву и корни год за годом. Десятилетиями, веками… Но говорить дед умеет не только с деревьями. С травой Слав тоже находит общий язык. Та огромная кочка на болоте не просто так нашлась. Она выросла, потому что чернолес был без сознания и нуждался в защите. Рост кочки — вот то движение, которое, скорее всего, я заметила от края болота.

«Черный» дед не от злости. Он много копается в земле, руки у него непромытые, в каждой складочке тёмный след. А в городе-то невесть что понапридумывали… У Слава есть преемник, тот, кто теперь в поселке за главного. Сам дед отошел от дел, хотя его никто не отодвигал, даже наоборот. На Слава при всём к нему огромном уважении обижаются за его присказку: «Стар я стал, стар»… Да еще с коварной ухмылкой, мол: «Сами справляйтесь, хватит на меня оглядываться, насиделся в поселке, хочу гулять на воле».

Уже лет пять дед обучает молодых. Помогает найти предназначение. На болота он водил будущих ловчих. Ребята с ним были — лет по двенадцать-пятнадцать. Я их уже видела. Деда они, конечно, бросать одного не хотели. Только его здесь никто не решается ослушаться… И вот ещё: деда вернули в поселок валги. Раньше рыдающей детворы он домой попал! Вот было бы занятно глянуть, как дед рассказывал о валгах и обо мне, «болотной деве».

Теперь, когда я живу в поселке, дед зовет меня не «девой», а умнявой бестолочью. Слав малость ворчлив, но ему приятна мысль, что нога уцелеет. Ему это важнее спасенной жизни.

Зеваю. Ещё чуток посижу-погляжу, и, если не набегут больные, пойду гулять по ближним окрестностям. Пока я видела только полянку посреди поселка и свою комнату. Да: меня заселили в отдельную комнату метров в пять… неквадратных. Тут вообще нет квадратных комнат, все формы мягкие. Мое жилье в самом верхнем ярусе, так что над головой — еловые корни. Красиво. Говорят, ярусом ниже колонны из сосновых корней, и потолки там повыше, понаряднее — арками. После посмотрю. У меня пока что шок от несоответствия ожиданий и реальности.

Стыдно, что в городе так много предрассудков. Я чувствую себя зараженной ими и трудно лечусь. Как там у предков? Когнитивный диссонанс. Я назвала деду оба эти слова, медленно и внятно. Велел не ругаться, особенно при детях.