Непрекрасная Элена

Так, сто лет назад я встречал «Петра»: пожилого, грустного, разочарованного в жизни человека. Я много раз прогонял через систему его речевые записи и графы мозговой активности, снятые дистанционно. Петр-2 не был физиком и врачом, как первый Петр Сергеевич (так и не знаю, отчество это или фамилия, но неизменно он представлялся именно так и не желал слушать уточняющих вопросов). Петр-2 был всего-то лесной травник. Что за насмешка судьбы: он имел то же самое имя и очень похожую манеру речи. Я не решился на контакт с ним. Я прав, но я… сожалею. Это уже непоправимо.

Есть и второй вид дежавю. Я в настоящее время веду наблюдение за всеми основными заселенными пространствами суши. Неоднократно я фиксировал события в разных точках, сходные по динамике и «сценарию». Подгадать время никто не мог, в этом мире подобное для людей непосильно.

Сейчас я переживаю мощнейший феномен дежавю второго типа за весь свой срок жизни.

Два события схожи по сценарию, но имеют разные графики развития. Однако же основа их тревожит меня: девушка покинула город, она вышла из главных ворот, и удалилась от стен к северо-западу. Уточнение: она вышла вовне одна, ей менее двадцати лет, это по сути ребенок, что тем более нетипично. Подобных случаев я имею в базе всего-то семь! И вот случаи № 8 и № 9 вдруг состоялись по разные стороны от великой степи… с интервалом времени — три часа!

Хуже то, что, начав отслеживать феномен, я ощущаю в себе нарастание дежавю первого типа, а именно — узнавание прежде жившего в новом человеке. Я на грани коллапса рассудка. Перехожу в режим тотального самоконтроля с перезагрузкой основных логических блоков. Затем запущу проверку режимов архивации и хранения данных.

Я очень рассчитываю найти сбой в цифровой памяти. Он бы удачно объяснял всё.

Одну из девушек зовут Элена. Почти в точности её имя совпадает с именем Елены — сестры Марии, которая была моим симбионтом в прошлом. У нынешней Элены, как я понял из её разговора с самой собой, тоже есть сестра — Мари… Это слишком, это даже для уникального совпадения — чересчур!

Я намерен провести чистку системы и перезагрузку. Я надеюсь на сбой… Одновременно я же, как алогичная личность и набор идентичностей, искренне хочу не найти сбоя. Все грани «я», составляющие Алекса, в сумме образуют аналог общества, и потому, вроде бы, мы не нуждаемся в собеседниках. Однако есть и особые случаи. И уникальные. И единственные в своем роде.

В конце концов, я ведь признал наличие высшей воли.

Две девушки, покинувшие города — Элена и Арина — не сестры. И все же вряд ли они совсем случайно оказались в поле моего внимания.

Должен ли я, как независимый наблюдатель, сохранить дистанцию и поддерживать режим невмешательства, отказывая себе даже в локальном, частном контакте? Рассмотрю вопрос повторно после перезагрузки.

Элена. Осень в лесу

Пышущие здоровьем валги зря навели меня на грустные мысли о будущем рода людского. Все зависит от точки отсчета. И город — худший из вариантов… Это я поняла уже на третий день жизни в поселке деда Слава. То есть как только немного познакомилась с соседями, отожралась и перестала ежеминутно фыркать от возмущения.

Кто изобретает измышления о дикарях вне стен городов для жителей внутри этих самых стен? Ведь сами собой подобные слухи не могут настолько… прогнить. И горожан дикие едят сырьем, и людьми они торгуют, и зубы по три раза в день на нас, белых и пушистых обитателей застенков, напильником затачивают. Ага. Нужны мы им! Меня о городе если и спрашивают, то из вежливости. Мол, неужто вы, бедняги, всю жизнь за стенами сидите, в тесноте? И чего из застенка не вылезаете? Я в ответ пожимаю плечами. Не могу я враз объяснить всего существенного о том, как отличаются наш осредненный иммунный статус — и тот же статус у лесников. Иначе горожан начнут жалеть… а жалость в лесу — дело особенное. Самую малость постыдное для взрослого здорового человека. Меня, вот уж спасибочки, никто не жалеет.

Рассвет. Туман затопил лес по самые сосновые макушки. Золото раннего солнца косыми лезвиями препарирует сырость. На срезах, ну чисто под микроскопом, видны мельчайшие существа биосистемы. Тьфу. Несёт меня, несёт… Потому что на языке города поговорить не с кем. И еще потому, что я опять думаю о родном Пуше, о Мари и прочих. И мое сытое утреннее благодушие тощает… Стоп. Не время. Пока не время.

Сижу на высоком пороге землянки. Жилье в поселке деда Слава зовётся так — землянка. Наверное, специально для нас, горожан. Вот спросим мы, гордые горожане, у первого попавшегося дикаря, встреченного на торге у стен: «Где живешь?». Он ответит про землянку, и в нашем мозгу всё сложится. Дикарь — он и есть дикарь.