Непрекрасная Элена

Вокруг торчали сосны и всякие прочие елки-метелки… Сырость, грибной дух пополам с волглым мхом — и ни намека на цветочки и пыльцу. Я зажмурилась. Подробно представила дядьку Горя. Его полное имя то ли Егерь, то ли Игорь, то ли Егор. Он не выговаривает внятно, не все зубы на месте. Ко мне он приходил лечиться трижды. Неизменно в задумчивости. Вообще-то у него кошмарный ревматизм. Даже странно, что такой болезненный человек с унылым лицом и именем-прозвищем Горь умеет философски смотреть на мир и не огорчаться. От него всегда пахнет мёдом и хмелем…

Я пошевелила ноздрями, на ощупь шагнула… и впечаталась лбом в очередную сосну, и словила на макушку очередную шишку! Хоть что-то в мире не меняется. Я и сосны — это, как сказали бы предки, крепкий тандем.

— Налить? — прогудели в ухо.

Я подпрыгнула, прижала шишку в груди и кивнула. Рухнула — как оказалось, на табурет, который мне подсунули под зад. В голове — улей вопросов, рой жужжащего недоумения: это-я-где-как-с-чего-бы-вдруг-тут-оказалась?

Шлёп! Глиняная кружка перед носом. Полная, здоровенная. Пахнет летом и радостью… Пью.

Шлеп! Вторая кружка. Тоже мне? Хорошо. Надеюсь, после такой обильной выпивки рой недоумения в башке отмокнет или утопнет — в общем, затихнет.

Расчудесно, что кружек мне выдано две. Пью — и проявляются просветы в кромешной ночи, и я не болю вся сплошь, разорванная надвое и дохлая наполовину! Мне нельзя распускаться! Чую: в отчаянии я опасна. В мертвом настроении я любого… заражу. Нечаянно дотронусь — и все, и прощай, позитивный иммунный статус.

Вторая кружка ухнула в полупустой живот огромными глотками. В голову ответно шарахнуло майским цветением. Мозг, ужаленный медовухой, опух и отключился. Хорошо… я уже не мертвая. Просто немножко отравленная.

Нащупала шишку. Ту, что прилетела мне на башку и теперь мирно лежит на столешнице.

Установила шишку напротив своего носа, чтоб она, зараза, не уклонилась от разговора. Тоже мне, норовит упасть и заснуть. Не выйдет. Пусть слушает, покуда я не обнулила и ей иммунный статус! Испугалась? Ах, зауважала? Хорошо… Я вздохнула — и начала содержательную беседу.

— Идиот! Эй, клейкая, скажи ему: он идиот. Я же этими пальцами вот… прилепилась. Прилепилась! Как можно шарахнуть человека по башке — и что? Это вообще что за история с Мари? При чем тут Мари? Ты чей мейтар, а?

Я икнула и растерла слезы. Шишка смотрелась в сумерках мутновато, нерезко. К тому же в ней не ощущалось долгожданного покаяния, а ведь она… он! Они, одним словом. Они все — виновны.

Я опустила подбородок на столешницу. Сощурилась, прицелила взгляд. Шишка стала похожа на рожу белобрысого идиота. Вроде даже слушала меня. Это хорошо, это правильно. Я рассказала ей, как трудно выдрать из души сказку и кому-то инплан… Им-плантировать. Ненавижу длинные слова предков. Важна суть! Я отдала сказку, прилепилась пальцами к коже на висках и на лбу беловолосого скелета… и что-то потянула на себя, так я чую и помню. Я не жадная, одна общая сказка никого ни к чему не обязывает. Но нельзя ведь ни с того ни с сего вывалиться из сказки и стать… человеком. К тому же чужим.

Идиот! Предатель. От шишек, падающих на голову, болит моя голова. Это мои шишки! Я не готова их кому-то передать за просто так. На Ньютона — был такой у предков — падали яблоки. А на меня шишки. И вот…

Моя пьяная логика забрела в тупик и издохла. Даже двух огромных кружек мало, чтобы как-то связать шишки с яблоками. Я постучала лбом по столешнице и покричала: хочу еще медовухи. Отодрала голову от столешницы… то есть меня отодрали.

Те самые пальцы. Опять чую их на коже, и кажется, что они загнаны в голову по самый мозг. Я ощущаю их и ощущаю этого… идиота.

Прилепился к спине. Пристроил свой подбородок у меня на макушке и смотрит — в темноту. И я смотрю. Ночь. Лес. Дядька Горь сбежал, пока я все запасы медовухи не выхлестала. Никого рядом… даже луна спряталась, не желает напиваться в моем обществе.

Его пальцы глубоко и больно ворочаются в моём мозгу. Сдавливают, перетирают мысли… Одна умная выпала, внезапная как озарение: седой идиот был тут с самого начала пьянки. Ему-то и дали вторую кружку. Я не сама очутилась в поселке, он от города переставил меня сюда, как я и хотела. Поближе к медовухе. И сам он рядом, потому что он там, где ему хорошо.

Тут или там? Путаница. Не важно: нам хорошо… мы почти срослись. Кожей, взглядами на мир, ритмом дыхания.

Мир пьянчуги — туманное местечко. Но уютное. Тут и там переливаются светляки. Их много. Они звенят… словно у каждого своя сказка. А вот один очень крупный светляк. Больше шишки. Огромный и всё растет…

Меня морозом продрало от узнавания, и я протрезвела. Но ничего не поменялось. Туманный мир, светляки… и полупрозрачный Матвей. Не здесь. Далеко. Там вроде — нет ночи… Он рад был еще разок повидать меня, но уже отворачивается. Ему спокойно, он передал меня с рук на руки и удаляется. Теперь за мной обречен присматривать тот, кто держит мою пьяную голову. Безымянный седой тип.