Непрекрасная Элена

Пацан подвинулся, вцепился пальцами в клешню рака. Дернул, взвизгнул — и бросил добычу щенку в пасть. Клац… Один из моим страхов прикончили. Слабая рука малыша потянулась к змеиной голове. Я расстаралась и вцепилась первой.

— А вдруг ядовитая? Мне пока ничего не ясно о вашей толерантности к ядам. Упс… какое интересное произношение, доктор Петр! Думаю, настоящее, как было у предков. Толерантность. Спасибо, я выучу.

Пока бормотала, как раз осмотрела змею. Отравленных игл и чешуек на шкуре не нашла. Голову на всякий случай отрубила и швырнула за борт. Хвост вручила пацану. Пока я ловила и казнила вторую змею, эта оказалась проглочена щенком.

— Он… то есть она не обожрется? — забеспокоилась я. — Вас часто кормили? И чем? Да уж, у кого я спрашиваю…

Палуба скрипнула, принимая вес.

— Эли, — позвал Май.

А может, и не позвал. Просто он знает мало слов. Я оглянулась… и зажала ладонью рот. Май умеет удивлять. Его не было считанные мгновения, и вот он снова здесь, тонкий, гибкий… и держит на плече тушу вепрядя весом поболее пяти Маев. Зрелище нелепое, аж глазам больно: на плече туша не поместилась, Май балансирует, чтобы общий центр тяжести оказался стабилен.

— Клади, — предложила я, не сказав вслух лишнего, как хотел дохлый Петр.

Май ловко вывернулся из-под тяжести… и туша рухнула на палубу.

«Алекс! — мысленно позвала я. — Покажи картинку атаману. Можешь? Теперь, когда Май упоминает охоту, он делает это осмысленно».

— Май, — я протянула руку.

Он понял сразу. Помог мне встать и пошел рядом. Получилось так обычно и просто, что захотелось прыгать и визжать. Мы не переместились к морю или в пустыню. Мы не забрели в слоистый туман, похожий на преддверие того мира, куда уходят после смерти. Мы не увидели огоньки душ и не услышали зов о помощи. Просто спустились по трапу в машинное отделение. Совсем как люди. Потрясающе!

Кочегар не понял причин моего пьяного восторга и уставился на Мая с оправданным подозрением. В один миг сообразил: Май — не из городских, но не стал раздувать проблему. Даже с места не сдвинулся. Правда, сказал пару слов… Так, ничего особенно звучного.

— Вот, — я показала Маю свой наручник и позвенела полуметровым обрывком цепочки. — Неудобно.

— Не-удобно, — он разделил слово и повторил его, щупая цепочку. — Неу… добно. Не-у-доб… но.

Цепочка дзинькнула и отвалилась, затем наручник скрипнул и разогнулся в полоску металла. Видимых усилий от Мая это не потребовало.

— Не-у-доб-но, — Май совсем разобрал слово. Положил изуродованный наручник в сторонку, некоторое время хмурился… затем раскрыл ладонь и медленно протянул вперед, к руке кочегара. — Неудобно!

— Вроде того, — кочегар резко выдохнул и подвинул запястье навстречу руке Мая.

Звяк-звяк-дзинь… Толщина наручника не повлияла на дальнейшее. Май первым движением открутил цепочку, вторым раскрыл наручник и третьим прогладил его, поместив меж пальцев. Протянул кочегару гладкую полоску металла.

— Добно, — Май попробовал слово и покосился на меня. — Но?

— Удобно. Слушай, ну ты сегодня вообще! Ты в ударе. Дай в ухо поцелую. Э-эээ… дядюшка кочегар, а это Май, а вы… — я обернулась и мило улыбнулась.

— Дядюшка Дима, — предложил тот. — Эля, есть просьба. Не теперь, хотя лучше бы прямо теперь… в общем, с тебя литр крепкой. В Пуше этого добра навалом. Для ран, так я слышал. Мне б мозги промыть от плесени. Ага?

— Ага, — шёпотом согласилась я, прикидывая, как исполнить требование человека, мужественно борющегося с шоком. — Дядя Дима, а там на палубе вепрядь. Свежатина. Как бы пожарить мясо? И сварить, и закоптить. Ужас как много мяса.

— Вепрядь вон прямо, — фыркнул кочегар, покосился на Мая. — Хотя…

Мы провозились довольно долго, сооружая жаровню. Кочегар оказался человеком редкой силы духа. Он не убоялся странностей Мая и даже наоборот, взялся во всю использовать его возможности. Попутно с главным делом Май расклинил какой-то вал и совместил какие-то метки, чем резко улучшил настроение кочегара.

На палубу мы выбрались с готовой жаровней, топориком, двумя разделочными тесаками, набором стержней для жарки мяса, фонарем и трубой-коптильней.

Уже полностью стемнело. На реке и над рекой урчало, рокотало, шлепало и посвистывало, ухало и цвиркало. Ночь была густо заселена и жадна до добычи. Вепрядь пах свежей кровушкой, на него зарились многие. Но — издали. Присутствие Мая и его право на добычу ни у кого не вызывало сомнений…

Только двоим не было дела до сына дикого поля и его прав. Моя малышня спугнула бы своим нынешним видом страшнейший ночной кошмар. Извозились они — с ног до головы! Но — не унялись: рычали, рвали сырое мясо, давились и слизывали сгустки крови…

— Кроп, — выдавила я. — Их что, вообще не кормили?