Неудачная шутка (СИ)

- Ничего, - солгал Брюс. - Ничего тогда не случилось. Просто такое было время. Я был ужасным плаксой тогда, да?

- Да? Я бы так не сказал. Скорее наоборот, - Эллиот сжал пальцы и основательно растер хваткой плененное плечо. - Ты был чудесным. Ты и сейчас ничего.

Брюс легкомысленно засмеялся, опуская глаза.

Хватка на его плече разжалась, но ладонь никуда не убралась - разлеглась широко, пустилась расправлять ткань в пародии на наведение порядка.

- Я скучал по тебе, - неожиданно тоскливо выдал Эллиот, вздыхая.

- И я по тебе, - все так же легкомысленно принял Брюс, косясь на руку на своем плече: хирургические пальцы выбирали с рубашки невидимые пылинки, придирчиво следуя к воротнику. - Даже завел себе воображаемого друга, представляешь?

- Ничего себе! - подхватил Томми, не выказывая никаких признаков усталости и опьянения, определенно вызывая этим уважение. - Надо было и мне завести себе. Воображаемого. Друга. Но я только злился и грустил как дурак.

Его рука ловко подхватила залом хозяйского воротника, прогладила, выпрямляя угол, и Брюс удивленно вскинулся.

Поймал спокойный зеленый взгляд, вальяжный и расслабленный, но это все было, пожалуй, довольно странно.

- И каким он был? - отвлек его Эллиот, наконец выпустивший воротник, но дистанции не удлинивший: по-свойски уселся на широкий подлокотник кресла, прежде прижимаемый его бедром.

Брюс страдальчески отругал себя за странные мысли: если бы это не был Томми… Тот самый Томми, отлично знакомый; тот, кто всего полтора часа назад говорил неловкие вещи, показывая удивительно нелепый подход к тонким сторонам чужих душ - о, это было так похоже на него, прямого и простого - если бы это не был старый друг, то можно было бы решить, что он…

- Бри, ты там заснул, что-ли? - позвал его Эллиот, и он вспомнил, что так и не ответил на вопрос о детских глупостях, погрязнув в дурацких подозрениях.

На самом деле… ничего замечать он не собирался.

- Несуществующий друг? Походил на тебя, - честно ответил он рассеянно, не имея возможности забыть Кислицу, так долго утешавшего его в невзгоды.

Но больше всего он походил на него самого, неслучившегося. Как это было смешно: отчаянно любить себя, но только лучшего, чем он есть на самом деле, а настоящего лишь избивать часами сомнений - удачная иллюстрация собственного больного самомнения.

- О, это лестно! - прошептал Эллиот, наклоняясь ближе, и очаровательно улыбнулся.

Если бы это не был Томми, то можно было решить, что он хочет… быть ближе?

Брюс почувствовал себя мерзко: совсем свихнулся в последние месяцы со своими странностями. Видится всякое - даром, что с мужчинами, если вдуматься, он никогда не сближался, и только имитировал дружеские жесты вот уже полных четверть века; не задумывался о них совершенно даже в срезах соперничества, и черт знает, как взаимодействовать с другими людьми вне деловых сфер…

- Ладно. Вижу, ты засыпаешь на ходу, - просмеялся Эллиот, и встал, потягиваясь. - Повезу свой курятник в Черную Метку, сыпану им корма, они так сладко радуются, почуяв наживу, что потом можно получить побольше, ну ты понимаешь, - он подмигнул, разыскивая свой пиджак. - Тебе оставить какую?

Брюс небрежным жестом кистью вежливо отверг очередное подкладывание под него чужого эскорта, стараясь только не морщиться от неуважительных речей в женскую сторону, опасаясь, что это примут за слабость.

Мир, где качество минетов и уровень страсти зависят от условий сделки - его настоящий мир, полный премиумов и папарацци - стоило ли о нем жалеть? В нем есть определенный покой. Даже если это только сон разума, не важно…

Он неожиданно тяжело поднялся, полагая, что должен исполнить свои обязанности по максимуму и проводить гостя.

На пороге Эллиот, все своим видом излучающий тревогу о том, что его старый, старый друг даже не подозревает, какие эмоции на самом деле вызывает, обернулся.

- Сделай для меня кое-что, - таинственно проговорил он, пристально глядя.

- Что? - подозрительно спросил Брюс, ненавидя себя за сомнения.

Эллиот комично выпрямился, изображая лукавство, но не сумел заставить себя улыбнуться.

- Обещание. Я беру с тебя обещание, - торжественно сказал он, подчеркивая серьезность момента кивком головы. - Пообещай сначала, что исполнишь его. Да - нечестно! Но мне насрать.

Брюса вдруг накрыло волной раздражения.

- Проклятье, Томми, что за… - он вдруг поймал себя на том, что хотел сказать что-то вроде “бабские замашки” или “глупости”, и стоило одернуть себя, поэтому он продолжил уже спокойней: - Обещаю. Говори.

С задержкой он применил эти слова на себе: когда бы он смог сказать такое, только в минуты душевных нужд… Да ладно, он не стал бы просить о помощи.

Оставалось надеяться, что такой момент никогда не наступит - если бы Альфред, как единственно дорогое его сердцу сокровище, попросил бы чего-нибудь особенно серьезного (не жертвовать собой ради его жизни, оставить его в болезни, принять последнее) - что бы он стал делать?