- Или Уэйна примут за Джокера, мм? - злобно поднажал злодей, обидчиво взглядывая, как ботинки за страшно-сказать-сколько-долларов равнодушно загребают слякоть и ломают тонкие корочки льда у мелких лужиц.
Брюс только мрачно отвернулся, но…
- Я знаю Джокера, - вдруг неожиданно даже для себя пошутил он, ведомый чем-то светлым, рожденным как противодействие плохому дню, мерзкой погоде и хроническому одиночеству, - размер не тот.
Джокер снова и неожиданно подношение не принял, и заткнулся, хотя Брюс ожидал потока сознания (о, наши размеры нигде не совпадают, Бэтси, мм?), отчего-то не созданного этим кривым ртом.
Альфред вдруг ясно увидел, как поочередно оттаскивает обоих за уши и ужаснулся.
- Я убрал ваши вещи, сэр, - особенно чопорно выдал он, стремясь прогнать даже малейший призрак непочтительности, и унять обоих. - На всякий, даже самый невозможный случай.
Дорога вдруг оборвалась, обернулась унылой луговиной - скорее всего, бывшим декоративным газоном - и в похрустывающих фиолетовой кожей руках Джокера зажегся зеленоватый огонь миниатюрного фонаря, хотя небо было ясным, и луны могло хватить: практичный и предусмотрительный, как всегда…
Брюс обнаружил, что слишком долго смотрит в его спину, и отвел взгляд, уставился себе под ноги.
Словно закисшая, подушка увядшей, желтоватой травы при каждом шаге сочилась мутной дождевой водой, стекающей по обуви кривыми ручейками - и он засмотрелся, вдруг найдя это посредственное зрелище почти медитативным.
Идти оказалось далеко, и пункт назначения поражал воображение.
Ни одного целого дома?
- Зато ни одной камеры, - пояснил Джокер, когда Альфред с интересом уставился на гниющую тыквину, насаженную на вилы, основательно вкопанные у стены заброшенного уличного сортира.
Зубья прутьев торчали у засохшей плодоножки словно вершины короны. Безвкусная шутка: тыквоголова-джек, насквозь коронованная тупыми лезвиями.
- Не слишком ли далеко от… - отмер наблюдательный рыцарь-изгнанник, но договорить ему не дали.
- В самый раз, Брюс, - вяло осадил его Джокер. - Не забудь, кстати, как меня зовут.
О, как он мог это забыть - Джек-Джек-Джек, и никакого спасения…
- Забытьем тут заведуете вы, Хью Морист, - зло выплюнул он, и придержал перед стариком указанную дверь. - Думаешь, я повешу над дверью праздничный транспарант с твоим именем?
Запыленный одноэтажный дом, состоящий из тройки (помимо просторного проходного дэна-гостиной, пустого и удивительно чистого) запертых комнат, на удивление, был относительно цел, но совершенно заброшен.
- На кухне еда и для тебя диван, Фред. - раскомандовался Джокер, цепко оглядывая вид из окна, усмехаясь, когда в отражении увидел оценивающий, унылый взгляд слуги на вымазанные в грязи ботинки его дофина: мечтает вычистить. - Ложись спать.
Ничего не замечающий Брюс устало привалился к стене крохотной прихожей.
- Не смотри так, Бэт, - не удержался от очередной насмешки чертов клоун. - Там матрас. Иронично, да? Но у меня не было времени.
- Ты меня достал, Джокер… - почти застонал загнанный в угол Бэтмен, крепко сжимая кулаки. - Не забудь как следует извиниться за сортир на улице, раз уж считаешь меня комнатной фиалкой-олигофреном.
Экстремальная шутка в джокер-стиле подействовала неожиданно благостно: носитель этой особенной клички застыл и предался блаженным расчетам ответа, Брюс ужаснулся себе и поостыл, почти смущенно ступая в глубины убежища, чтобы обозреть предложенную обстановку.
- Неоновый леопард… - медленно произнес он, глядя на единственную лежанку, небрежно брошенную у стены. - Отличный вкус, Джек. Спасибо, что не радуга или флер-де-лис.
На кухне Альфред позволил себе всласть накачаться головой, невозмутимо извлекая из припасенного на все случаи жизни “тревожного” набора беруши: терпеть этих двоих в таких лошадиных дозах не мог даже он.
- Ложись спать, Брюс, - наконец выдал вместо остроты Джокер, от усталости и вынужденной отмены аддерала находящийся в не самом подходящем для вербальных игрищ состоянии. - Сортир вообще-то в доме, слева. И душ, и там даже есть горячая вода. Переносной бойлер. Хотя не такой уж он и переносной, если хочешь знать.
Он хвастливо пригладил свои невозможные волосы, вскидывая брови, скрывая под этим жестом что-то неясное, и принялся застегивать пальто.
Прошедшие недели истощили его, истончили еще больше; испепелили и без того небогатую духовную полость его мутной, темной личности. Казалось, что все, что он мог, он сделал, словно питал что-то, удобрял, и теперь в нем не осталось ни капли крови - хватит, может, только чтобы наполнить иные сосуды зноя.