Неудачная шутка (СИ)

Приглаживая волосы, потому что неожиданно нервно не знал, куда деть свободную руку, перевел все на резервное питание, надолго замер у сейфоподобной двери, неожиданно давая слабину, и запер подвал безвозвратно на две недели, сразу же вздыхая легче, получив стыдную отсрочку: так до его собственного заключения в роли надзирателя появлялось хоть немного времени.

Время шло - день за днем, шесть отвратительных дней - и Джокер исчез, отлично, отлично…

И Бэтмен исчез вместе с ним - иронично, учитывая условия последней встречи. Разорвать оковы монстра, оторвать от себя плоскую черную тень… все равно, даже если он теперь чувствовал себя располовиненным.

С этого дня он носил Гамильтон - вытащил свой жучок, небрежно проверил корпус на посторонние уши.

Каждое утро (или на что приходилось его пробуждение), шесть ровнехоньких раз застегивал замок на своем запястье, представляя себе совсем другую руку, не умея больше чувствовать по этому поводу стыда, да и удовольствия тоже - один холодный интерес, почти хирургический.

Зеленоватые вены, кривые шрамы, розовые ногти, шершавые, бесчуственные ладони.

Собственные кисти казались ему огромными неповоротливыми лапами, пальцы толстыми и уродливыми, широкими; ногти серыми и грязными.

Он провел неделю, сделав удивительно мало, хотя раньше ворочал горы - купил аллегорию радости Сандберга, должную удивить известного сноба Альфреда как “неподходящую общему уровню”, и пустился обожать ее; питался полусырым, кровавым мясом, орехами и ягодами, как белка, коей никак не являлся; одобрил прежде казавшийся сомнительным летный проект Фокса; освоил ручную стирку шерсти; успел возненавидеть одиночество, к которому так страстно и так долго стремился…

Суставы все время вопили от горячей, скрипучей боли.

Иногда, когда одинокая тень, бывало, падала ему за спину, отраженная квадратом оконной рамы, или на него глядел свет из зеркал, он чувствовал смутную тревогу.

Из-за каждого угла за ним следили невидимые глаза, и невозможность устранить причину беспокойства сводила его с ума: когда впервые он наступил на горло своей справедливости? И почему теперь он не может сделать это снова, какие таблетки или уколы существуют от этой болезни, что губит его…

Почему от мысли о социальном самоубийстве, о заточении в подвале его обуревает восторг - что это, радость птицелова, готовящего силки? Он никогда не хотел походить на всех этих психов - на того, кто сейчас носит бэт-знак, на всех этих постоянных клиентов Блэкгейт и Аркхема, на Джокера…

И тщетно было полагать, что это нервы расстроились - в плену тюремного строительства клетки он, наоборот, совсем закостенел - зная, что это просто предчувствие, рожденное досадным фактом: что-то не сходилось, отбытие жесткого, ненавистного, особенного придурка было недостаточно драматичным: когда это Джокер позволял себе пресность?

Настоящее спокойствие не было достигнуто.

Ему снова не было дела до работы - все надежды и риски корпорации проходили мимо него, все вести и непринятые решения копились в бумажных стопках на столах в кабинете, на тумбочке у кровати, на подоконниках в северной, конечно же, библиотеке.

Он забыл, как звучат его обычные оправдания; Бэтмен, его черная тень, превратился если не в постыдный, то обычно-интимный секрет, и знать ничего о нем он не желал; вечер над городом, забывшим уже его настоящее имя, обещающий ночь и поэтому значимый, больше не волновал его ни своей синевой, ни разбавленным серым, или ржавым полотном.

Бэтмен только враг Джокера.

Оттого он иногда, слепо пялясь в документы, негромко смеялся, скалясь: не чувствовал себя живым.

На седьмой день внезапный прилив вдохновения подхватил и понес его, словно чертов катамаран в виде лебедя.

Его суровая, насупистая натура страдала, но пальцы уже добрались до телефона: он вспомнил незаслуженно забытое, предпочтя вдруг реальность странной летаргии, в которой провел эти дни - необычно для него, неожиданно, раз уж он все еще был камень на дне реки, приятно холодный, ужасно тяжелый, неподъемный, и был он таким всю свою жизнь - когда не надо было тащить на себе слона, когда не надо было бежать быстрее ветра…

Все еще чувствуя себя ужасным мудаком, он стиснул челюсть и пустился в неспешные поиски сотового.

Вместо Эллиота ответила переадресация, и он принялся прилежно сочинять послание, хотя навыки эпистолярного стиля основательно подрастерял за долгие годы после учебы.

Осторожно подобранные слова потухли: экран смартфона высветил входящий вызов.

- Серьезно, Бри, все в порядке? Тебя по всем газетам полоскают - я и не думал, что… Ты уж извини. Кому такая чушь вообще могла прийти в голову? - зачастил в динамике легкомысленный, восхитительно ничем не выдающийся Эллиот, не обращая внимания на такие мелочи, как приветствия, когда Брюс подключил его. - Я все звонил, но до тебя было не добраться. Ты слушаешь? Ты слышишь?

Брюс и забыл, как пользоваться телефоном без амортизатора в виде Альфреда.

- Откуда ты знаешь, что это я? - изумился он, лениво глядя, как падает пыль в световом столбе последнего на сегодня солнца.