Невечная мерзлота

Поселок неумолимо надвигался на них, и Заливако даже сбавил обороты, чтобы оттянуть неминуемую муку. Когда вдруг стихийно заговорили о восстановлении, так поверилось в него, так поверилось — будто уже половину сделали. А вот приближается грозная контора, и куда только испарилась приободрившая было надежда!

Вылезли, потоптались, поплясали, утрамбовывая и без того укатанный снег, словно озябли. Гуськом вошли в здание. В коридоре, перед обитой красным дермати­ном дверью начальника партии с табличкой «СЕР­ГЕЕВ Ю. В.», оробели. Одни засуетились, другие напряглись и скованно замерли.

«Эх, уходить надо было! — думал Владимир Орлов тоскливо. — Собирался же тогда, перед октябрьскими, на нефтеразработки... Теперь уйдешь, как же!»

«Вот здорово! Я попал в настоящую переделку, какие раз в сто лет бывают! Расскажи — не поверят!» — вос­торженно сияли глаза Чибиряева. У Алатарцева было уныло-кислое лицо, оно говорило: «Ну, сейчас нотаций на пятилетку вперед отпустят. Натощак, да не спамши — тошно слушать». «Второй срок дадут!» — отчаялся Мотовилов. А Заливако на всякий случай остался при трак­торе.

—      Держись, Виктор! — напутствовал Николай Орлов.

—      Один пойду! — мастер рванул полушубок с плеча. Да так, что рукава затрещали по швам.

—      Да не, ну как это... — воспротивился было Пост­нов, но Виктор твердо повторил: «Один!» — Тогда, Вить, стой на своем: на любые условия согласны, только по­моги...

Остальные кивали, поддакивали — подписывались под словами бригадира.

Войти было куда страшнее, чем кинуться в огонь. Малиновая табличка па двери гипнотизировала, как мас­лобак.

Лунев рывком распахнул дверь настежь, широко шаг­нул. Начальник партии, завидев его, начал медленно-медленно вставать из-за стола. У него было такое лицо, слов­но мастер держал в руках автомат. Сергеев вставал, опускал руку с очками, ронял бумаги — все как в замед­ленной съемке, а смотрел на Виктора будто еще поверх очков, на шее у него собрались коричневого цвета складки, и тут мастер услышал свой голос, хриплый, горький, далекий:

—      Юрий Васильевич,

у нас

сгорела

буровая.

Начальник партии стоял, мастер уже сидел и с удив­лением обжегся о взявшуюся откуда-то сигарету, которой у него, кажется, не было. Снова взглянул на Сергеева и увидел, что тот спокойно сидит в своем кресле, вроде и не вставал ему навстречу. Сидит и хладнокровно, спокой­но постукивает пальцами но стеклу на столе.

—      Как сгорела?

Лунев принялся рассказывать.

—      Почему не радировал?

—      Радиограмму многие могут увидеть... Юрий Ва­сильевич, мы решили без шума все восстановить. Сами. Только помогите...

Как это бывает в несчастных случаях, в пожар не ве­рилось даже после слов о нем. Не верилось обоим. Вик­тору почему-то настойчиво казалось: они просто вздумали разыграть начальника, как на первое апреля, и вот он го­ворит о придуманном пожаре, а Сергеев и верит и не ве­рит ему, и сейчас оба захохочут.

—      А почему, Виктор Иваныч, ты ко мне обращаешь­ся? У нас ведь и главный инженер есть.

«Пропал!» — мелькнуло в голове от такого оборота.

—      Как же ты без главного инженера думаешь вос­станавливать? — пояснил свою мысль начальник партии и постучал в стену, позвал Пилипенко. Если Сергеев, ста­рый северянин, сам из рабочих, даже сейчас не гнушав­шийся помочь буровику погрузить в тягач бочку с бензином, был хладнокровен всегда, то Владимир Пилипенко, 26-летннй молодой специалист с красным дипломом, ха­рактер имел взрывной, гибкий и настырный. Он вошел с видом человека, которого оторвали от большого и важного дела. Владимир Михайлович с первых дней поставил себя в партии так, чтобы его знания уважали. И прежде всего уважал их сам.

— Вот, Володя — Владимир Михайлович, тут у Лу­нина такое дело... Рассказывай, Виктор.

Сергеев все никак нс мог привыкнуть к именам-отчествам молодых сослуживцев. Но возрасту они годились ему в сыновья, особенно такие, как Пилипенко или Лу­нин Вот и проскакивало у него сначала имя, а потом, с паузой, присоединялось и отчество. Глядя на молодежь, Юрин Васильевич обычно думал; «Ну-ну, поглядим-поглядим, на что вы годны. Вырастили, выкормили, выучили. Изнежили, закормили, распустили, боимся деточек перетрудить». Сейчас к его обычному снисходительному присоединялось еще и неверие этим непро­фессионалам, непрактикам: «Да куда там ему восстано­вить — слова... Коркин бы восстановил, Карнаухов. Я бы восстановил. Мы воевали. Эту школу не заменить ничем. Мы знаем, как пересиливать себя, уговаривать простреленную ногу: ну, милая, ну еще шаг, еще! — они так не умеют. И не научиться им этому».

Мастер, в планы которого не входило посвящать в происшествие кого-нибудь, кроме начальника, с видимой неохотой начал рассказ но второму разу. Едва прозвучало слово «пожар», Пилипенко с видом человека, которому дальнейшее уже ясно, и тоном учительницы, которая ведь говорила, ведь предупреждала, сказал;

— Докладную пиши! Докладную!

- Да не кричи ты! — досадливо остановил Юрий Ва­сильевич. — И погоди с докладной. Дай досказать чело­веку.