Невеста Обалуайе

Ошун не смеялась. Её лицо скрывала бисерная вуаль, золотистые одежды не колыхались и не развевались в беспечном танце: ориша была печальна. Без единого слова она протянула Ошала своё зеркало. Тот бережно принял его, поймал в стекло лунный свет, направил его на калебас – и чуть заметная золотая нить – аше Ошун – потянулась из сосуда к зеркалу. Нить была так тонка и так дрожала, что, казалось, вот-вот порвётся. И снова Ошала поддержал её ладонью. Барабаны ударили сильней – и нить аше окрепла, засветилась, превратилась в сверкающий поток золотого света, ударившего в зеркало Ошун так, что Эва всерьёз испугалась, что стекло разобьётся. А из темноты уже выскочил Эшу, и Эва чуть не рассмеялась: он опять пришёл ребёнком! Эшу не мог устоять на месте, вертясь и пританцовывая от нетерпения. На его чёрной мордашке сияла нетерпеливая улыбка, он тянул руку и без всякого почтения дёргал Отца Всех Ориша за край одежды. Эва не видела под капюшоном лица Ошала, но почему-то ей казалось, что отец улыбается. Запустив руку в калебас, он извлёк оттуда обычный детский мяч размером с кокосовый орех, раскрашенный в красный и чёрный цвета, – и подбросил его вверх. Эшу, подпрыгнув, поймал свой мяч, прижал его к груди, весело рассмеялся и исчез в темноте – не поклонившись, не поблагодарив. Ошун низко склонилась перед Ошала – и Эва увидела её сияющую из-под края вуали улыбку. Зеркало Ошун уже было полно золотой аше и источало его, как переполненные соты – мёд. Ошала ответил коротким поклоном – и закрыл свой калебас…

Секретарша дона Каррейра трудолюбиво стучала наманикюренными пальчиками по клавиатуре, набирая письмо в кредитный отдел банка, когда её босс вышел из кабинета.

– Мария, можете идти обедать. И, если у вас сегодня есть свои дела – не возвращайтесь в офис.

Мария была высококвалифицированной профессионалкой, очень ценившей своё место работы. Поэтому через две с половиной минуты приёмная опустела. Когда за секретаршей захлопнулась дверь, из кабинета дона Каррейра вышел Марэ с бесчувственной сестрой на руках. За ним следовали Эшу, Ошун и хозяин кабинета.

– Везите на ферму Энграсии, сеу Осаин знает, что нужно делать, – говорил дон Ошала. – Марэ, ты ведь останешься с сестрой? Твоя аше придётся как раз кстати.

– Где справедливость? – проворчал Эшу. – Марэ, значит, может ей давать свою аше! А я – нет! С какой стати?

– Идиот, – вздохнула Ошун, ласково убирая с бледного лица подруги вьющуюся прядь волос. – Марэ ведь никогда не врёт! Ума не приложу, как ему удаётся так жить на свете, но…

Эшу покосился на Марэ с отвращением, но промолчал. Дождался, пока тот устроит сестру на заднем сиденье «форда» и придержит дверцу для Ошун, и махнул рукой.

– Поезжайте! У меня дела.

Белый автомобиль сорвался с места. Дон Ошала и Эшу остались стоять у подъезда «Луар». Несколько минут прошло в молчании.

– Что вы хотите за это, дон Ошала? – наконец, тщательно прикуривая новую сигарету, спросил Эшу. – Я теперь у вас в долгу, это понятно… Но хотелось бы знать, чем придётся расплачиваться!

– Ты мне ничего не должен, малыш, – отозвался Ошала. – Я оказал услугу своей дочери, а не тебе.

Эшу недоверчиво покосился на него. Медленно, растягивая слова, выговорил:

– Нана теперь взбесится, уж это точно. Зачем вы это сделали, дон Ошала? Могли бы запросто сказать, что такой номер – не в ваших силах! Лично я бы поверил! Зачем? Взгляните на меня хорошенько! И не говорите, что я – как раз то, что вы хотели бы для своей принцессы! Зачем вам это сдалось, сеньор? Неужто я вам так нравлюсь?!

Ошала внимательно посмотрел на угрюмую обезьянью физиономию Эшу. На подживший синяк на его скуле. На дешёвую сигарету в углу губ, на татуированного паука на мускулистом предплечье, на свисающую с плеч красную линялую майку, на старый ножевой шрам, тянущийся через ключицу… Улыбнулся.

– Во-первых, малыш, ты должен нравиться дочери, а не мне. Во-вторых… Год назад ты у меня на глазах сжёг руки до костей, чтобы выполнить просьбу Эвиньи.

Презрительная гримаса пропала с физиономии Эшу. В глазах мелькнула растерянность. С минуту он и Ошала смотрели друг на друга. Затем Эшу выплюнул окурок, молча тронул двумя пальцами козырёк своей бейсболки, повернулся и неспешно пошёл вниз по улице Чили.

– Малыш!

Эшу замер.

– Мне не нравится то, что выставка Эвиньи в Рио отменена. Может быть, ты разузнаешь, в чём дело? И решишь этот вопрос?

Эшу поднял брови. На миг задумался – и по его физиономии расплылась широкая ухмылка.

– Без проблем, дон Ошала! Всегда к вашим услугам!

В сумерках к публичному дому доны Аниньи подъехал джип с молниями на дверцах. Шанго устало выбрался из машины, задрал голову, недоумевающе сощурился: из дома не слышалось музыки, смеха и воплей. В окнах не мелькали лица женщин. Весёлый дом, не оправдывая своего названия, стоял тихий, тёмный и, казалось, изрядно растерянный.

– Да что они все – передохли? – озадаченно проворчал Шанго, поднимаясь на ступеньку крыльца, – и сразу же отскочил, чуть не сбитый с ног стремительным ураганом.