Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

И здесь впервые глаза Наташи смотрели в глаза беспредельно любящего так пленительно-властно, что Пушкин как бы очнулся от промчавшегося вихря безумия и со всей своей устремленностью понял, почувствовал, что никогда, никогда не уйти ему от этих любимых глаз…

И он, покоренный неожиданным порывом Наташи, мягко, тихо пожал ее руку:

– Не прощайте, а до свидания… Я уезжаю в Нижний, в Болдино, по неотложным делам… И увезу с собой вот эти, ваши, глаза моей любви… Всюду они будут светить мне во мраке одиночества… У меня нет уверенности, что мы когда-нибудь встретимся. Но зато я уверен и даю вам честное слово, что всей своей жизнью буду принадлежать вам… Я ваш всем существом… Не забывайте же этого… До свидания.

Пушкин поспешно ушел.

Наташа осталась в слезах, бросив вслед:

– Я буду ждать… Помните – буду ждать…

Встречая золотую проседь наступившего сентября, Пушкин ехал лесной долиной в Болдино. Он так утомительно устал от всего происшедшего, так мучительно исстрадался от постоянных тревог, так измаялся от неопределенности, что был растворенно рад приливающей осенней тишине.

Горячо ценивший деревенскую жизнь, он с большой прежней охотой решил забыться в литературной работе и заодно как-нибудь справиться со своим наследством в Болдине, хозяйственные дела которого нашел в расстроенном запустении. Пришлось энергично обратиться к этой необходимости…

Нахлынувшие дожди, совершенное одиночество, глухое уединение, деревенская тишь полной заброшенности, никем и ничем не нарушаемые мысли, неостывающий зной огненных чувств к Наташе – все это призвало его к труду, двинуло к творчеству. Изголодавшимся он ощутил себя и с жадностью приступил к работе.

Поэт хотел как бы наверстать потерянное время и даже забежать вперед, так он был насыщен густыми соками урожайного дарованья, так желалось ему развернуть, раздать накопившееся богатство своей гениальности.

Никогда еще он не трудился с таким упоительным самозабвением, как теперь, в Болдине. Самые разнообразнейшие затеи захватили его, как бурей взметенные стаи птиц, и понесли к берегам воплощения. Самодовольно улыбаясь, он сам удивлялся своей разлившейся плодотворности.

Поздно ложился спать, неустанно работая, и рано вставал, чтобы, слегка прогулявшись по утреннему инею, снова взяться за перо и бумагу. Иногда, торопливо захватив в карман карандаш и тетрадь, он садился верхом на коня и угонял куда-нибудь на любимый пригорок, под алые, малиновые листья октябрьских рябин. Здесь, пожевывая рябиновые кораллы, привязав коня под золотой снег осыпающихся листьев, ложился на осеннюю сухую траву и, закурив трубку, думал, писал.

Обнимающим облаком согревало непреодолимое желание вновь увидеть любимую невесту. Лучистый взгляд ее светил призывным счастьем; ее рука в прощальную минуту запомнилась пылающим прикосновением.

Он слышал далекие и близкие ее последние слова: «Я буду ждать» – и верил им.

Да, теперь он безраздумно верил, несмотря ни на что, предчувственно верил снова в достижение прерванной цели – разве иначе мог бы так проворно лететь на крыльях стремительной работы?

И разве он не готов броситься хоть сию минуту в Москву, к ней, к Наташе.

Всюду в России свирепствовала смертным мором холера, добравшаяся до Москвы. Всюду на дорогах учреждались карантины. Всюду в народе носились черные, страшные, ползучие слухи о чуме.

Поэт, испугавшись за жизнь любимой, решил прорваться в Москву, но ему это не удалось. Он писал невесте утешающие, любвеобильные письма, но почта ходила редко и неисправно.

3апертый, как в тюрьме, он ничего не знал о происходящем, сгорая в нетерпении двинуться, после двух месяцев сплошного труда, в Москву. И, наконец, вырвался только в конце ноября, когда эпидемия холеры затихла.

С открытой гордостью законченных больших литературных работ, взволнованно-радостный въехал он в Москву и сейчас же появился в доме Гончаровых. И прежде всего в первые часы восторженного свидания с сиявшей Наташей помирился с ее матерью, в душе махнув рукой на тещу как на неизбежное зло. И, раздобрившись, дал взаймы старухе еще одиннадцать тысяч из денег, полученных от заложенного имения.

Наташа в первый раз нежно прижалась к широкой трепетной груди жениха. Весь мир, казалось поэту, зарозовел очарованием.

Дни катились в ликующей беззаботности, в беспечном веселии последних часов холостой жизни. Пушкин устраивал с друзьями прощальные пирушки, навсегда расставаясь с вольностью и разгулом.

К предсвадебным радостям вышел в свет наконец, после долгих препятствий, «Борис Годунов» – на славу автора. Однако ликование омрачилось скорбной вестью о кончине в январе Антона Дельвига.

Смерть братски любимого Дельвига – черное предзнаменованье – удручающе подействовала на поэта, лишив его полноты праздника достигнутой цели. В ресторане «Яр» Пушкин с друзьями и литераторами справляли поминки по Дельвигу, и там же, накануне своей свадьбы, поэт устроил приятельский мальчишник, грустно бросив тост:

– Завтра я женюсь… Это – те же поминки… Прощайте, друзья-товарищи… Пушкин почти умер…