Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

18 февраля 1831 г. в церкви Большого Вознесенья, хмурый, седой поп возложил тяжелые брачные венцы на головы божьих рабов Александра и Наталии.

Часть вторая Пушкин другой

Молодые

Молодые до мая жили в Москве. Обвеянные торжеством совершившегося, новобрачные, как дети, беспечно радовались своей победе над буднями минувших препятствий.

Все, казалось, так изумительно стройно и желанно сложилось, что придумать лучшего было невозможно. Даже предвесеннее солнце светило слабее улыбнувшейся жизни.

Пушкин после досвадебных волнений и дурных предчувствий теперь ощущал себя переродившимся, обновленным, озаренным молодостью, пронзенным копьями радужных переливных надежд.

Будто, мнилось счастливому мужу, он перешел наконец перебрался через опасный мост бурной реки прошлого, оставив позади мрачный неприютный берег, чтобы здесь, на этом светлом, изумрудном берегу, вздохнуть гордостью победителя. Осуществленная цель красовалась перед ликующими глазами поэта, сумевшего достичь вершины заветного желания любви.

Наташа Гончарова стала Наташей Пушкиной.

Пушкин стал семьянином, и каждая мысль его была насыщена горячими заботами сохранить навсегда эту пристань покоя и счастья. Все равно, думал он, лучшего не дождаться; лишь бы ничего не изменилось, что пришло мощно и наполняюще, что легло океаном обещания.

Теперь он знает, как ему следует устроить свою судьбу, чтобы его жизнь навеки была освещена лучами довольства и благополучия. Теперь, в своем углу, он увидит себя согретым любовью красавицы жены и окруженным любимой литературной, творческой, широкой работой.

Как никогда, именно теперь он сумеет развернуть буйные силы необъятного дара, силы стихийного потрясения, чтоб властью своего искусства поднять, окрылить, озарить смысл всеобщего человеческого существования, чтобы размахом своей гениальности хоть как-нибудь скрасить убогие, жалкие, рабские будни русской действительности.

Так вот понимал поэт свое расцветающее состояние счастливца.

На Арбате, где в доме Елизаветы Хитрово, петербургской приятельницы поэта, Пушкин снял квартиру, в столовой новобрачных звенел хмельной, веселый шум гостей, праздновавших отъезд четы Пушкиных в Петербург на жительство.

Среди гостей были: Нащокин, Вяземский с женой, Соболевский, Погодин, Шевырев, Баратынский, Языков, чиновник Брызгалкин, трое студентов, старик рассказчик Чижов… И семья Гончаровых: Наталья Ивановна, ее две дочери – Екатерина и Александра, ее два сына и какие-то тетушки – спутницы тещи поэта.

Молодая хозяйка, Наталья Николаевна, шурша роскошным розово-золотистым шелковым платьем, витала среди гостей, как утреннее облако на заре.

Подвыпивший молодой хозяин сидел в обнимку с ублаженным Нащокиным и, смотря затуманенным взором на свою надутую тещу, под общий гул говорил другу на ухо:

– Воинович, нет, ты смотри на мою страшную тещу. Что у нее за пейзаж? Убийственная дрянь. От нее не только в Петербург надо бежать, а куда-нибудь, по крайней мере в Австралию. Ты пойми, она учит мою жену, как ей следует по светским правилам обращаться со мной – как с дураком. А? Каково? И называет меня скрягой за то, что я надавал ей деньжищ, двадцать одну тысячу. Теперь— пойди получи шиш еловый. Пойми, ведь я из-за этой проклятой дуры непромокаемой имение свое заложил за тридцать восемь тысяч. Сразу в долги, как в болото влез.

– Эх ты, беспечная головушка, – дружески ворчал Нащокин, – нет у тебя никакой практической жилы, никаких толковых расчетов, никаких коммерческих талантов. Я, брат, сам беспечный человек, но у меня коммерция на первом плане. Сережка Соболевский тоже бесшабашная башка, но он тоже коммерсант. А ты, Сергеевич, в искусстве – гений, а в этой жизни, извини, брат, – профан. Сплошное безрассудство. Разве можно было этой сволочной старухе давать столько денег? Свалил в дыру.

– Ну, там мне будет легче, – утешал себя Пушкин, чокаясь с Павлом Воиновичем, закусывая сыром, – там займусь экономией. Будем жить тихо и скромно. Буду писать в уединении, а Наташу заставлю книги читать, а то ведь она так благородно воспитана матерью, что, например, моих сочинений в глаза не видала. Впрочем, это вздор. Наташа – чудесный ребенок, прекрасная душа, чистое нежное сердце. Я люблю ее еще больше, безмерно, ненасытно люблю. Сам займусь ее перевоспитанием, и все будет превосходно. Увидишь.

Приятели выпили. Соболевский зычно заорал:

Слушайте, гости.
Я пью с досады и злости:
Оставляя друзей, дураков и дур,
Пушкин уезжает в Петербург.

– Браво! Браво! – кричали гости с хохотом.

Наталья Ивановна с презрением посмотрела на Соболевского и на всех друзей своего зятя и возмущенно вышла из-за стола в другую комнату, показав злыми глазами хозяйке:

– Наташа, иди сюда.

Наташа вышла.

– Что, маменька?

– Я не понимаю, – негодовала теща, – как ты можешь позволять своему мужу, чтобы какие-то его совершенно невоспитанные друзья говорили вслух подобные вещи. Это же неприлично. Здесь, надеюсь, не кабак.