Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Натали вопросительно поглядывает на мать и исподлобья оглядывает сестер:

– Я… мамáа́, я… – начинает было она и запинается.

– Говори же, наконец, со-глас-на? – нетерпеливо повышает голос Наталья Ивановна.

Натали вполголоса и глядя в стол шелестит:

– Согласна.

Пушкин, все время тревожно на нее глядевший, хватает ее руку и прижимает к губам:

– Натали! Натали! Божество мое!

Тем временем Наталья Ивановна кивает Даше на дверь в спальню, и Даша, понимающе шепнув:

– Сию минуту, барыня! – убегает и тут же возвращается с иконой, которую подает Наталье Ивановне.

Наталья Ивановна, поднимая иконку и заметно хмелея, становится совсем торжественной:

– Ну вот… Станьте рядом… Наклони же голову, Натали!.. Вот… я… я… благословляю вас… Тебя, моя любимая девочка, и вас… Александр!.. материнским благословением… – (Крестообразно водит иконкой над склоненными головами Пушкина и Натали.) – И чтобы святой день сегодняшний… принес вам счастье… в жизни вашей…

Тут она начинает расчувствованно всхлипывать. Терентий берет у нее из рук икону, понимая, что больше с нею уже нечего делать. Пушкин благодарно целует правую руку Натальи Ивановны, Натали – левую. Подходят Екатерина и Александра и также целуют руки матери, потом целуют сестру.

В это время лакей, входя, говорит вполголоса:

– Его сиятельство… граф Толстой!

Екатерина и Александра Николаевны отшатываются от матери и Пушкина, Наталья Ивановна вытирает слезы платком. Пушкин продолжает держать руку Натали в своей руке. Входит Толстой-Американец.

Толстой возглашает от дверей торжественно и уже навеселе:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе, мой друг! – радостно отзывается ему Пушкин.

– Ба-ба-ба! И ты тут, Пушкин!.. Наталья Ивановна!

И он, как старый друг дома, празднично лобызается с Гончаровой.

– Но о чем же вы как будто уже всплакнули? Уже не этот ли мой друг сердечный виноват, а? Он кого угодно может довести до слез. – (Христосуется с Пушкиным). – М-ль Натали! Христос воскресе!

– Нельзя, нельзя! – почти в ужасе вскрикивает Пушкин. Все держа Натали за руку, он прячет ее за себя, становясь между ней и Толстым.

– Чего нельзя? – озадачивается Толстой.

– Целовать мою Натали! Мою невесту! Нельзя!

– Ка-ак? Не-ве-сту? Вот оно что!.. – изумляется Американец. – Родной мой! Поздравляю сердечно! – (Целует Пушкина.) – Поздравляю, Наталья Ивановна! – (Целует руку Гончаровой.) – Это вот сегодня? Сейчас, а? Злодей! А я так за него старался! Поздравляю вас и вас тоже!.. – обращается он к Екатерине и Александре. – Нет, каков, а? Я так старался в его пользу, я был таким бесподобным, смею думать, его сватом, и он даже не позволяет мне похристосоваться с м-ль Натали! Вот так ревнивый жених! Что же будет, когда он станет мужем? А?.. А-а?.. А-а-а?..

Крым, Алушта.

Октябрь 1933 г.

Часть вторая Приданое

Глава первая

Начало мая 1830 года. Гостиная в доме Гончаровых в Москве, на углу Б. Никитской и Скарятинского переулка. Даша, горничная, снимает чехол с кресла. Входит ключница Аграфена, спеша.

– Дашка! А барынино платье голубое где? В гардеробе или уж уложила?

– Да уложила же! Давно уложила в сундук к отправке!.. И голубое, и с кисейными рукавчиками, и с желтым кружевом, и с розеточками, – все, все как есть уложила! – хвалится Даша.

– Ду-ура! Барыня ж сейчас спрашивает платье голубое, надеть хочет! Давай скорее! – спешит и толкает ее Аграфена.

– Вот наказание господне!.. А я же его никак под самый низ положила! Как же теперь? Неужто опять все выкладывать? А на Завод поедем когда же? – частит непонимающе Даша.

– Ты что это в язычок стучишь? Тебе сказано – платье давай!.. Когда прикажут, тогда поедем!

Даша бросает на кресло чехол.

– На-ка-за-ние! Это же опять все буравить! – И уходит, сталкиваясь в дверях с Катериной Алексеевной, у которой весьма озабоченный вид.

– Аграфенушка! А Сережины книжки, тетрадки уложили? – спрашивает та деловито.

– Ну, это уложить недолго – книжки с тетрадками!.. Только бы знать, что укладывать, а чего и вовсе не брать… Да похоже, что нынче и не поедем совсем, – важно отзывается Аграфена.

– Как это, когда Наталья Ивановна сама сказала?

– Да ведь то сказала ехать нонче, а то голубое платье требует! Разве тут чего поймешь? Должно, еще день в Москве пробудем, а уж признаться и надоело.

– Да и Наталье Ивановне в имении поспокойнее… – соображает Катерина Алексеевна, что бы сказать еще, идущее к делу, но тут слышен нетерпеливый колокольчик из спальни Натальи Ивановны, и она вздрагивает:

– Вот, звонит!

Аграфена кидается к дверям, в которые вышла Даша и кричит:

– Даш-ка! Пропасть тебе пропастью!

– Никак звонили? – вбегает проворно Даша с голубым платьем в руках.

– Беги скорей! – толкает Аграфена Дашу и потом уже успокоенно Катерине Алексеевне: – Да и дожди признаться надоели: что ни утро – дождь! Что ни вечер – дождь!.. Авось там у нас погода постепеннее… Что же я столбом-то стою, будто делов у меня нету? Надо же мне Прову масла отпустить! – Однако она не двигается все-таки с места, так как вопрос о масле и прочем для стола в доме Гончаровых – это очень сложный и трудный вопрос.