Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Я над этим думал!.. Большой долг, да!.. – говорит он даже как будто со вздохом, но отнюдь не виновато. – Но, голубчик, Александр Сергеевич, имение вы могли бы выкупить! Именьице было бы чистенькое, если бы… одно только вот это… Я над этим думал!.. Вы приходите к министру Канкрину и говорите ему так: «Гончаров Афанасий имеет полотняный завод… и имеет бумажные фабрики… но он не имеет наличности, – понимаете вы меня? Наличных каких-нибудь 200–300 тысяч, чтобы… этак расширить производство свое и тем самым… Это, голубчик, необходимо будет сказать… «тем самым сделать производство свое для государства Российского наивяще полезным»… Вот!.. И Канкрин даст! Вам он не откажет, а даст! – весь изнутри сияет старик так, как будто триста тысяч уже у него в руках.

– За маленьким дело стало!.. Но вы-то, вы-то лично к Канкрину обращались с подобной просьбой? – кричит Пушкин.

– Что я-я-я! Что для них там я-я… Теперь!.. Вот когда нашествие Наполеона на Россию было и сам светлейший Кутузов-князь у меня ночевал тут, я к нему обращался, чтобы охраняли войска мой завод! И он, Михайло Ларионыч, он приказал – ни одной доски чтобы солдаты не брали отсюда, – вот как было тогда! А теперь?.. Да ведь вы могли бы, – вдруг заискивающим, совсем ласковым тоном начинает старик, – могли бы, голубчик, Александр Сергеич, как поэт, и самому монарху лично известный, вы могли бы ему, государю, и лично, а?.. Доложить могли бы, а? Триста тысяч… ну даже хотя бы и двести… что такое деньги эти для русской казны? А вот тогда бы именьице ваше и было бы чистеньким! Триста душ! И вашим бы деткам, а моим бы правнукам…

– Переоценили вы меня очень, дедушка!.. – перебивает Пушкин. – Но каково, каково?

– А-а? – приставляет руки к ушам старик.

– Сказать я, конечно, могу… Сказать-то я могу, конечно… – кричит Пушкин.

– Можете? Ну вот! – очень оживляется Афанасий Николаевич. – Вы только скажите! Вы только скажите, и вы увидите: дадут, дадут!.. Триста тысяч! Вы просите не двести, а триста! Не говорите так: 300 или 200! Боже вас избави! Вы говорите твердо: триста! А уж если захотят урезать, это они сами урежут!..

Входит Натали. У нее вид вошедшей нечаянно, шаловливо, по-детски ворвавшейся туда, где ведется такой очень важный именно для нее разговор, о чем она совершенно не подозревает, и, остановясь у дверей, на своего дедушку и своего жениха она выжидающе смотрит, улыбаясь.

– А-а, Натали! Натали, моя прелесть! Вы, должно быть, думаете, что помешали нам? – очень радостно обращается к ней Пушкин.

– Да-а!.. – неопределенно тянет Натали, улыбаясь по-детски, со взглядом исподлобья.

– О нет, нисколько! – И Пушкин идет ей навстречу и берет ее за руку. – Мы говорим о полнейших пустяках, совсем не стоящих внимания! О разных философских камнях, способных делать золото из меди и даже просто из ничего! О всяких подобных фантазиях вообще! Ваш дедушка такой милый фантазер, его так приятно слушать… И если бы был он не ваш дедушка, а чей-нибудь еще, я слушал бы его с еще большим удовольствием!

Натали же, касаясь рукой большой китайской вазы, говорит кокетливо:

– А дедушка не рассказал вам, как я, еще совсем тогда маленькая, разбила вот эту вазу? Мне так тогда было ее жаль! Я так тогда плакала!.. Потом ее склеили… И смотрите, ведь совсем незаметно!

Афанасий Николаевич подходит к ним с понимающим видом.

– Ты, Наташа, об этой вазе, а? Я купил ее лет десять назад за большие деньги, Александр Сергеич!

– Я совсем не вижу тут трещин, Натали! – говорит Пушкин.

– Это ее так удачно склеили! – объясняет Натали.

– Очевидно, это другая ваза… А разбитую выкинули, как всякие черепки, – продолжает искать и не находит и следов трещин Пушкин.

– Нет, это та же самая ваза! – настаивает Натали. – Дедушка! Это ведь та самая ваза, какую я разбила лет десять назад? – кричит она деду.

– Да именно лет десять назад я купил ее, лет десять! – кивает головой дед.

И Натали хотя и очень звонко, но с тоном непонимания, упрека и близким к плачу кричит:

– А как же вы мне… еще… недавно… говорили, что это та самая?

– А-а? Говорил, да-да!.. Говорил: та самая… Помню, говорил… Да ведь тогда ты была еще девочка, а теперь ты уж невеста! Невеста, да!.. – И обращается к Пушкину, беря в руки статуэтку из раскрашенного фарфора: – Вот это я купил в Вене… Был великосветский аукцион… Эту вещицу хотел тогда очень купить один герцог… э-э… да… герцог дю-Мэн. Но я дал большую цену, и вещица осталась за мной! Посмотрите, шедевр, шедевр!

А в это время откуда-то доносится сюда прекрасная игра на скрипке.

– Вот эти же канделябры, – продолжает старик, – присмотритесь к ним, Александр Сергеич, они… принадлежали когда-то м-м Монтеспан! Я купил их в Париже… это… это… было еще перед войной с Наполеоном!

– Натали, кто это играет? – спрашивает, слушая одновременно старика и скрипача, Пушкин.

– Играет? Это папа́á – говорит Натали как о чем-то таком, что очевидно само собой.

– А я и не знал, что он такой превосходный музыкант! – А так как музыка вдруг переходит в вальс, то добавляет весело Пушкин: – Но ведь это вальс, Натали, это – вальс!