Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– А вы танцуете? – с загоревшимися глазами спрашивает Натали.

– Давайте же, давайте, пока играет ваш папа́á! – обнимает ее талию Пушкин.

И в деловом кабинете начинает темпераментно танцевать Пушкин со своей невестой, а Афанасий Николаевич, забывчиво и по-стариковски кивая, следит за танцующей парой, когда отворяется тихо дверь, входит Наталья Ивановна, останавливается в недоумении и говорит строго:

– На-та-ли! Это что такое еще?.. Не можешь обойтись без танцев?.. Тут был такой… такой нужный разговор между твоим дедушкой и Александром Сергеичем, а ты с танцами?

– Но ведь мы уже кончили этот разговор, Наталья Ивановна! Мы его кончили ко взаимному удовольствию! – весело отвечает за невесту Пушкин.

– Ко взаимному удовольствию? Вот как! Не ожидала!.. – недоверчиво глядит Наталья Ивановна. – И к чему же, к чему же вы пришли? Что дает в приданое старик?

– Долговые обязательства свои в опекунском совете на сто шестьдесят восемь тысяч рублей и… медную бабушку завода! – еще веселее говорит Пушкин, уже готовый расхохотаться.

– Что такое? Вы шутите?.. Долговые обязательства?.. И какую такую бабушку? – сдвигает брови Гончарова.

– Памятник Екатерине, который я должен кому-то продать, ха-ха-ха! – не выдерживает и весело хохочет Пушкин, чем приводит в полное недоумение Наталью Ивановну.

– Чему же вы смеетесь? Не понимаю!.. Это – очень грустно, это очень дико, это… это очень подло, наконец, только совсем не смешно! Натали, пойдем отсюда, и не смей сюда больше ходить! – окончательно раздражается Гончарова.

– Мамáн! Но ведь вы же сами мне сказали… – выдает ее Натали.

– Я думала, что ты умнее! Пойдем!.. Твоему жениху нужно поговорить еще… и как следует!

И Гончарова уходит, бросая выразительный взгляд на Пушкина.

Афанасий Николаевич, который тщетно прислушивался к разговору, озабоченно тянется к Пушкину:

– О чем это, а? О чем говорила вам моя невестка?

– Она говорила, что Натали очень вредно танцевать сегодня и даже, кажется, грех! – громко отвечает Пушкин. – Позвольте мне рассмотреть как следует канделябры маркизы Монтеспан: они меня в высшей степени интересуют!

– Но вот еще я о чем думал, – таинственно шепчет старик и оглядывается на дверь. – Вот о чем: май-о-рат, а? Ведь это дело человеческое, а не божие… Бог сотворил кошку, и ее уж не переделаешь в борзую собаку, нет! А майорат?.. Кто о нем просил матушку Екатерину? Мой дед! Но вот я сам теперь старый дед, и у меня шестеро внучат… и сын тоже на моих руках… И всем им надо жить, да, а правду вам сказать, по-родственному, нечем! Потому что не только продать, даже и заложить нельзя! И вот я хотел бы… Я над этим много думал, усердно думал… Я хотел бы, чтобы вы, голубчик Александр Сергеич, сказали там, наверху, и об этом тоже!

– Что же именно сказать? Что же я должен сказать? – кричит Пушкин.

– Сказать? Чтобы сняли, чтобы удавку эту, запрещение, сняли! Чтобы позволили заложить в ломбарде… Хотя бы часть даже, хотя бы не все, а часть! – волнуясь, объясняет старик.

– Чтобы размайоратили Завод и все остальное? Екатерина-бабушка связала, а Николай-внучек, чтобы развязал? – переводит на свой язык Пушкин.

– А-а? Развязал бы, вы сказали? Вот именно, чтобы развязал! Потому что… не то теперь время, да… Не то-о! Они там не понимают этого наверху!.. У меня есть уже черновая бумага на имя его величества. Я вам ее покажу, голубчик, она вот здесь, в столе!

Он берет Пушкина под руку и ведет к столу.

Но отворяется снова дверь. Появляется Наталья Ивановна. Она в неистовстве.

– Так вот что вы сочиняете тут! – кричит она свекру. – Вот какие бумаги вы пишете его величеству! Но его величество не обездолит моих детей, нет, знайте!.. Там, в Петербурге, только посмеются над вашими бреднями, знайте это! Александр! Забудьте о том, что он говорил вам сейчас! И лучше всего оставьте его, оставьте совсем! И прошу вас ко мне! У меня к вам есть дело… – Призывающе строго глядя на Пушкина, она выходит бурно.

– Надо идти, Афанасий Николаич… Идти надо! – кричит старику поэт.

– А-а? Понял… Идти хотите… Но какой, а? Ка-кой тонкий слух у моей милой невестки, а? Она, да, она не любит этого вопроса, она ничего не понимает в делах!.. Но какой зато у нее уди-ви-тель-ный слух! – говорит, озадаченно моргая бесцветными подслеповатыми глазами, Афанасий Николаевич и поднимает руки вровень с морщинистым бритым лицом.

Глава третья

Гостиная в квартире Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных в Петербурге на Фонтанке, близ Семеновского моста. Конец июля 1830 года. У хозяев гости: кн. П.А. Вяземский и Пушкин А.С.

Снисходительно улыбаясь, говорит другу-поэту Вяземский:

– «Что из себя представляет тот или иной человек, это видно из двух крупнейших обстоятельств в его жизни: как он выбирает себе жену и женится и как он умирает!»… Не помню уж, откуда я вычитал это старинное изречение, но выходит так, что ты теперь сдаешь экзамен куда более серьезный, чем все твои лицейские.