Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Ну да, ну да! Все это мне известно! Влюблен только я в нее, а она ко мне, я знаю, вполне равнодушна, но зачем мне говорить об этом? Я и не спрашивал ее об этом, потому что было бы это очень глупо, а я во всяком случае не дурак! Я только сделал ей предложение, и оно принято! И я считаю это своим величайшим счастьем! Я хотел бы говорить с вами совсем не о том… Любит ли она да подхожу ли я ей, – это уж позвольте мне знать самому! Мне вот и моя будущая теща не нравится, и мало ли что еще? Однако я иду на это! Я просто выхвачу Натали из ее гнезда и унесу!

– Как коршун! – добродушно, по-старушечьи смеется, глядя на него, мать… – Ах, Саша, Саша!

– Как кто вам будет угодно, хотя бы и коршун!

Однако Сергей Львович догадывается уже, о чем хочет говорить с ним сын, и начинает сам:

– Но мы с твоей матерью немедленно ведь послали тебе благословение, и я выделил тебе из своего имения 200 душ, о чем знает вот наш друг Петр Андреич… Ты же, кажется, хочешь сказать, что тебе этого мало? Двести душ, нигде еще не заложенных!.. Тебе ведь известно, что я сделал дарственную с месяц назад?

Вяземскому начинает казаться, что разговор скоро перейдет в ссору, и он подымается, говоря:

– Мне очень надобно быть сейчас в одном месте.

– Куда вы? Куда вы, дорогой Петр Андреич! У нас сегодня будет гусь с капустой, – пробует удержать его Надежда Осиповна.

– C’est un plat ècossais!..[4] Куда вы? Мы не отпустим вас, не отпустим! – хватает его за локоть Сергей Львович.

– Мне и самому не хотелось бы уходить, – хитрит Вяземский, – но ведь я служу, служу, и мой патрон, Канкрин, это такой из немцев немец! Я обязан быть у него не позже как через полчаса… До свиданья, Надежда Осиповна!

Он целует сухую жилистую руку старой мулатки и прощается с ее мужем, но Сергей Львович крепко зажимает его руку в своей, желая все-таки его удержать:

– Это непозволительно! Нет, нет, я буду на вас сердит! Уходить в такую минуту – нет, это непростительно!

– Ведь я – чиновник особых поручений, и только, – выкручивается Вяземский. – Посмотрим, какие поручения даст мне сегодня Канкрин… Вдруг он скажет: «Немедля езжайте к Пушкиным!» И я сейчас же приеду, клянусь честью!

И он прощается с Пушкиным, делая ему предостерегающий жест глазами, и уходит.

– Вы говорили о войне и женской любви… Может быть, вы и правы… Одно время я хотел пойти по военной службе, но вы мне не разрешили! – говорит отцу Пушкин, проводив Вяземского.

– Потому что я не был настолько богат, чтобы мой сын, достойно моей фамилии, блистал в гвардии, вот почему! – горячо отзывается отец.

– И тем не менее, тем не менее ваш сын женится на первой красавице своего времени… как только что, вы слышали, сказал Вяземский!.. – подчеркивает Пушкин самонадеянно и самодовольно. – Но я, конечно, не хочу, чтобы моя жена терпела нужду… Думаю, что и вы этого не хотите?

– Я, конечно, понял, с чем ты сегодня пришел ко мне! Тебе наговорили там, в Москве, – может быть, твоя будущая теща, – что я даю тебе мало – двести душ, нигде не заложенных! – горько качает головою Сергей Львович, а Надежда Осиповна обращается к сыну бурно:

– Ты разве не знаешь, как расстроены наши дела? А мы слышали, что твоя красавица совсем бесприданница! Я не хотела говорить этого при Петре Андреиче, но теперь я скажу тебе, что умный человек, каким ты себя считаешь, этого ни за что бы не сделал! – И черные глаза ее в пустых мешках век блестят злым огоньком.

– А-а! Вот что! – начинает ходить по комнате Пушкин.

– Потому что умный человек не захочет портить себе всей жизни из-за одного только медового месяца! – продолжает мать тем же тоном. – Ты берешь красавицу и как будто совсем не хочешь знать того, что все знают: красота, мой друг, уживается только на богатстве!

– Красивый, тепличный цветок любит оранжереи! И жирную почву он любит, вот что! – поддерживает жену Сергей Львович.

– Оранжерея тут совсем ни к чему! – машет рукою Пушкин. – За Натали все-таки дают приданое, не скрою, скромное… Однако я говорил пока только с ее дедом, и это он дает… Должна дать еще что-то и мать Натали, я с нею не говорил еще об этом.

– Нам передавали, что у нее 2000 душ в Волоколамском уезде! – говорит Надежда Осиповна. – Она вдвое богаче нас. Она должна дать ей хорошее приданое, твоей Натали, еще бы! Младшая дочь и самая красивая и самая послушная, конечно, она у нее самая любимая!

– Я в этом не сомневаюсь… Но надо же сыграть свадьбу! А для этого надо наличные деньги, а не какие-то там сомнительные души! Я не могу явиться в Москву с пустыми руками, поймите! – кричит Пушкин и при этом ходит по комнате столь ожесточенно, что дребезжат безделушки на этажерке.

– Нельзя ли потише ходить, мой друг! Все трясется в гостиной, и воздух жужжит! – замечает ему мать, поднимая руки к ушам. Пушкин останавливается.

– Я могу и стать!.. – зло говорит он. – Сдвинется ли от этого с места вопрос о деньгах, необходимых мне на свадьбу?