Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Все равно! Нельзя, нет! – кричит Пушкин. – Нельзя подобных вещей оставлять без ответа! «Пчелу» читают везде, и все знают о Пушкине и его прадеде – действительно негритянском принце! Он выставляет меня на смех перед всей Россией, а я буду молчать? Нет, не буду!.. Теперь я понимаю, почему мне никто не сказал сегодня об этом гнусном пасквиле! Все прочитали, все его поняли и решили, что в доме повешенного не следует говорить о веревке! Хорошо же! Мы сейчас же напишем статью, сейчас же!.. Кстати, о революции в Париже ничего печатать нельзя, Орест Михайлыч?

– Что вы, что вы, Александр Сергеич! Даже самое слово «революция» раз и навсегда воспрещено, разве вы забыли? А вместо «революционер» можно писать только «разбойник»! И то это если говорить об отходе плебеев на Священную гору, что случилось, как известно, задолго до Рождества Христова…

Продолжая бешено ходить по комнате, Пушкин думает вслух:

– А не написать ли мне самому царю? Царь ко мне в последнее время очень мил, говорят… За отзыв о 7-й песне «Онегина» он приказал же намылить Булгарину шею!

– Однако незаметно было, чтобы Бенкендорф намылил ему шею действительно! – замечает Дельвиг. – И когда выйдет твой «Годунов», вот увидишь, Булгарин напишет, что автор, мол, имел в виду, когда писал, с одной стороны, восстание декабристов, с другой – революцию в Париже в июле 1830 года! А Борис и Лжедимитрий – это просто аллегория, чтобы не сразу догадались умные люди!

– Он может написать и это, ты прав!.. Он все может написать, этот мерзавец, потому что – агент Третьего отделения! Но ответ ему мы все-таки напишем!

В это время за дверями голоса и хлопанье других дверей.

– Кажется, пришли баронесса и генеральша со свитой… – игриво говорит Дельвиг.

– Они читали сегодняшнюю «Пчелу», не знаешь? – живо спрашивает Пушкин.

– Откуда же им было ее взять, когда и у меня ее не было? Ведь мы на даче, ты забываешь об этом! – И Дельвиг весело глядит на Пушкина, но тот испуганно говорит вдруг:

– Этот гнусный листок, его ведь кто-нибудь может подсунуть там, в Москве, моей Натали и тем расстроить мою свадьбу!.. Ну хорошо… хорошо… Пока забудем об этом… После!

Входят: Софья Михайловна Дельвиг, Анна Петровна Керн, Михаил Иванович Глинка, Михаил Лукич Яковлев, Сергей Абрамович Баратынский, Александр Иванович Дельвиг.

Кокетливая 23-летняя жена Дельвига говорит от дверей:

– Ну, вот мы и нагулялись и захотели чаю!.. А-а! У нас Александр Сергеич!

То, что из всех вошедших никто не читал сегодняшней «Пчелы», весьма радостно для Пушкина, и он кричит:

– Какое блестящее созвездие! Я ослеплен!

Целует руки Софьи Михайловны и Анны Петровны и здоровается с другими.

– Красавицы, и композиторы, и певцы, и поручики, и медики! С таким воинством можно не только Булгарина уничтожить, но и революцию в Париже сделать!

– Вот кстати, революция в Париже! Вы не узнали ли что-нибудь о ней? – спрашивает Анна Петровна, а Софья Михайловна добавляет:

– Я вас так просила об этом, Александр Сергеич! Вы не забыли?

– Прекраснейшая, я для вас обегал все дома знатных вельмож в Петербурге! Где же и можно узнать о революции в Париже, как не в гостиных знати?.. – преувеличенно патетически отвечает Пушкин.

– Вы нам расскажете? – спрашивает Керн.

– О-о, непременно, непременно! Закрой окно, барон, чтобы не подслушал Видок-Фиглярин… который один только и нужен… кое-кому, кое-кому!

Дельвиг затворяет окно. Все рассаживаются. Миниатюрный Глинка садится на диван между дамами, и одна из них, Анна Петровна, укутывает его, зябкого, своим вязаным платком. Пушкин ходит по комнате и вдруг говорит, останавливаясь перед Софьей Михайловной:

– Софья Михайловна! Ваше произведение прелестно! Мы только что всесторонне знакомились с ним вместе с вашим соавтором… Самое важное, что оно совершенно спокойно!

– В папашу! – догадывается Софья Михайловна, о ком говорит Пушкин.

– Я уж говорил ему это… И оно не боится ни цензуры, ни всяких гнусных пасквилянтов… Кстати, барон! Погляди-ка, какой крутой лоб у этого медика!

Тут Пушкин хлопает по плечу Сергея Баратынского. Дельвиг обеспокоенно глядит на Баратынского, тот непонимающе глядит на Пушкина и Дельвига, хватаясь за свой лоб, а Пушкин продолжает:

– Итак, революция в Париже… Она уже окончилась, друзья мои! Она не успела начаться, как уже окончилась!

– Раздавлена? – спрашивает Александр Дельвиг, племянник поэта, поручик.

– Напротив, совсем напротив! Она победила!.. Она продолжалась всего три дня: 27 июля начались баррикадные бои и 29-го окончились. Окончились победой восставших! Неожиданно, а? Победой!

– Не только неожиданно, не-по-сти-жимо! – отзывается Глинка.

– Значит, теперь во Франции республика? – хочет поскорее узнать Керн.

– Пушкин! Неужели республика? От кого ты узнал? – кричит Яковлев, лицейский товарищ Пушкина.

Пушкин торжествующе оглядывает всех.

– Кому еще хочется, чтобы во Франции была «режь, публика», как говорил Шишков?

– Говорите уж, не томите! – просит Софья Михайловна.