Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Хо-ро-шо вы знаете своего мужа! В лицее ни на один первый урок никогда не могли его добудиться, – говорит Яковлев. – Ну а я, как вы думаете?

– Вы-ы? Вы увидали бы развороченную мостовую и дальше там баррикады строят, – право не знаю, как это там строят! – и сказали бы: «Черт знает что! Опять ремонт, – ни пройти, ни проехать!» – и свернули бы в переулок, – без запинки и тоже похоже на Яковлева по манере говорить, представляет Софья Михайловна.

– Вы ко мне безжалостны! Ну а Серж Баратынский? – лукаво спрашивает Яковлев.

– Вам уже сказали, что медики дрались на баррикадах! – говорит Керн.

– Нет, я хотел бы послушать, что скажет Софья Михайловна, у которой Серж в фаворе!

В голосе Яковлева звучат ревнивые нотки, и Дельвиг упорно смотрит на Баратынского.

– Как русский медик, Серж был бы сразу по обе стороны баррикады, – решает дело с Сержем Софья Михайловна, но Серж не согласен:

– И оперировал бы кого придется? Не по уставу, не по уставу, Софья Михайловна! – протестует он.

– Да и противно законам физики! – улыбается Александр Дельвиг, но Яковлев горячо возражает ему:

– Что для женщины законы физики и все уставы, если ей хочется кого-нибудь возвести в герои?

– А поручик Дельвиг? – кивает на поручика Пушкин. – Софья Михайловна, а я, я где был бы, по-вашему?

– Вы во всяком случае были бы вместе с восставшими! – решает за подругу Керн.

– Вы были бы предводителем, как Тьер, предводителем журналистов и прочих! – отвечает Пушкину Софья Михайловна.

– Если бы против меня шли Булгарины, тысячи Булгариных… О-о!.. – сжимает кулаки Пушкин, и лицо его сразу краснеет.

– Вы бы им сделали, конечно, пиф-паф!.. – беспечно говорит Софья Михайловна. – А поручик Дельвиг…

– Раз только увидел бы он на баррикадах Александра Сергеича, немедленно сдался бы ему в плен! – поспешно заканчивает за нее сам поручик Дельвиг.

– Браво, поручик!.. – хлопает ему Пушкин. – Правда, вы тоже журналист, наш брат, на-аш!

– Софья Михайловна, а я, я? – несчастно, плаксиво из-под двух платков заявляет о себе Глинка.

– Мы говорим только о человеках, а вы не человек, вы гном!

– Ну хорошо, но вот вдруг… баррикады! И как же тогда я?

– Если бой будет жаркий, то вы будете чувствовать себя неплохо, я думаю! – острит Анна Петровна.

– Если около баррикад будет фонарь, вы будете на фонаре, – определяет наконец место Глинки Софья Михайловна.

– Сидеть… или висеть? – допытывается Глинка, и все хохочут.

Из-за окон с Невы доносятся звуки рогового оркестра.

– Едут! Едут мимо! Михайло Иваныч, слышите? Нарышкинцы!

Глинка, отбрасывая платки, кидается к окну и аплодирует.

– Ах, мои милые! Можно открыть окно?

– Вы замерзнете! – кричит Софья Михайловна, но отворяет окно. Глинка подымает руку.

– Молчание! Изумительно!.. Изумительно!

Однако музыка обрывается внезапно.

– Должно быть, столкнулись с другой лодкой? – догадывается Пушкин.

– Какая жалость! Этот оркестр – единственный в мире! – вздыхает Глинка.

– Вот подите же! А Потемкин, который его ввел, был всего только генерал, а не композитор, – удивляется Пушкин. – Но он был талантливый человек! Он умел устраивать придворные празднества, как никто; в одну ночь выстраивать деревни на Днепре, купаться в серебряных ваннах; быть мужем Екатерины; брать турецкие крепости; сажать в Крыму кипарисы… все это затем, чтобы умереть где-то в пустой степи под открытым небом…

– Какая жалость! – качает головой Глинка. – Они, конечно, будут играть где-то дальше, но мы не услышим.

Он закрывает окно. Подходит к фортепиано, сбрасывает крышку и берет несколько аккордов, имитируя роговой оркестр.

– Михаил Иваныч, сыграйте нам что-нибудь свое!.. – просит Керн.

– Брр… Холодно!.. Но мне кто-то обещался дать стаканчик лафиту! – напоминает Глинка.

– За ужином, за ужином! – машет рукой в его сторону Софья Михайловна.

– Радость моя, дайте ему сейчас, иначе он не разогнет пальцев! – упрашивает ее Пушкин.

– Ну, если уж вы просите, так и быть! – соглашается она и уходит за лафитом.

– Жестокосердная! – пытается рычать в догонку ей Глинка.

– В самом деле, ведь как будто холодно, а, Александр Сергеич?

– Ну что вы, что вы! – разогрет булгаринским выпадом Пушкин.

– Что же все-таки, будете писать ответ? – спрашивает его Сомов.

– Непременно… Немного позже мы это обдумаем втроем.

Входит Софья Михайловна со стаканом вина для Глинки.

– Только не пейте сразу, а то простудите горло… О вас нужно заботиться, как о ребенке!

– Ваше здоровье, нянюшка! – игриво провозглашает Глинка и пьет залпом. – Вот теперь мне гораздо теплее.

– Что вы хотите сыграть? – допытывается Керн.

– Что?

Глинка садится за фортепиано и шаловливо кивает в сторону Пушкина:

– Раз здесь Пушкин и м-м Керн, то я не только сыграю, я еще и спою… один романс.

– Браво, браво! Какой? – кричит Пушкин.

Но Глинка, сделав несколько рулад, как интродукцию, с совершенно неожиданной для его маленьких детских рук силой, аккомпанируя себе, поет камерным тенором: