Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Всем известно! Все говорят!.. Кажется, и до вас дошло, а? Только вы не верили.

– Я не хотела верить! Одна я не верила!.. Одна я не могла понять: как же так он? Собирается осчастливить мою дочь, и вдруг… проигрывает 25 тысяч! Чем же, чем хочет он ее осчастливить? – заламывает голые до локтей руки Гончарова.

– Да ведь двадцать пять тысяч – это только то, что всем известно, в Москве, а сколько еще долгов неизвестных? А в Петербурге разве он не играл? Разве он без этого может? Как пьяница без вина, так и картежник без карт!.. Он, я думаю, больше век-се-ля подписывает, чем пишет!.. Кто у него первый друг в Москве? Нащокин, говорят! А Нащокин этот нигде не служит, делать ничего не делает, только в клубе в карты играет! – наушничает Бильбасова и очень волнует Гончарову.

– Да! Да, я вижу, вижу!.. Это была такая ошибка с моей стороны, такая ошибка!.. А все он, старик, мой свекор!.. Вообразил, представьте, что Пушкин ему сразу все сделает! «Все министры с ним на равной ноге, везде он вхож»… Как будто нет у меня при дворе родной сестры, а также тетки, которая… Знают они, как во дворце смотрят на Пушкина!.. Но вот долбил и долбил, бубнил и бубнил, пока своего не добился! А что же вышло? Где это пособие в триста тысяч, какого он добивался? Вот Пушкин приехал, а где же триста тысяч?.. Вы знаете наши дела, Вера Ильинишна, вам нечего объяснять!.. Конечно, будь такое пособие, отчего же? Хотя старик и прикарманил бы из него большую, конечно, часть, но все же! Натали он все-таки любит, она у него с малых лет жила… Но ведь ничего нет, ни-че-го не-ет! Ничего нет, поймите! И остается опять все один только Пушкин! Один только Пушкин! А трехсот тысяч нет!.. Один только Пушкин, у которого бездна, бездна карточных долгов!.. Ужасно! – И в глазах Гончаровой самый неподдельный ужас перед будущим Натали.

А Бильбасова добавляет:

– Карточных долгов сейчас, а потом что? Кто даст ручательство свое, что он не будет их делать и женившись на такой прелести, как Натали? Горбатого одна только могила исправит, одна только могила, а не жена!.. Ну, голубушка, Наталья Ивановна, засиделась я у вас, и ноги-то у меня болят, а подыматься надо!

Она встает и тянется губами к губам Натальи Ивановны.

– Отчего же ноги болят? Рюматизмы? – спрашивает участливо Наталья Ивановна.

– Кто говорит, что рюматизм, кто – подагра… А по ночам просыпаюсь, руки немеют!

– Молиться надо! – внушает Гончарова.

– Я молюсь… И лечусь также… Пилюли какие-то вонючие, бог с ними, глотаю, а пользы от них что-то не вижу… Ну, пойду уж… А насчет Давыдова подумайте: может, еще и удастся…

Идет с трудом. Наталья Ивановна берет ее под руку и вместе с ней выходит в переднюю, крича в боковую дверь:

– Дашка!

Прибегает Даша, на бегу обтягивая чехол кресла, на котором сидела Бильбасова, и скрывается в передней. Входят Екатерина Николаевна и Александра Николаевна, и вторая возмущенно говорит первой:

– Ты знаешь, зачем приезжала эта толстая Бильбасова? Кажется, она хочет разбить свадьбу Натали с Пушкиным!

– Что ж… Если она сватает кого-то другого…

– Как это «кого-то другого»? Давно всем известно, что Пушкин… И Натали уж привыкла… И вдруг кого-то другого!.. Кого это именно? И почему он будет лучше, чем Пушкин? – горячо выкрикивает Александра.

– А может быть, он богат!.. А что такое Пушкин? – непримиримо презрительно говорит Екатерина, уходя в другую комнату с сестрой.

Из передней входят Наталья Ивановна и Даша, которая снова бросается к креслу оправлять как следует чехол.

– Дашка! Позови поди теперь Блюмберга сюда! Он в Сережиной комнате, – приказывает Гончарова, а Александра, решительно входя, спрашивает:

– Мама́́áн! Эта Бильбасова – она приезжала зачем?

И вопрос этот и тон чрезвычайно удивляют Наталью Ивановну.

– Что-о это за вопрос такой? Какое тебе дело, зачем приезжала м-м Бильбасова?.. А полог, который я обещала в нашу церковь, вы с Катрин вышиваете?

– Полог?.. Нам уже немного осталось, – увядает Александра.

– Вот лучше полог поди принеси, я посмотрю.

И Александра уходит, но тут же входит Блюмберг, седой, бритый, краснолицый, в коричневом сюртуке с приходно-расходной книгой в руках, управляющий имением Гончаровой.

– Ну вот, Христиан Иванович, теперь мы можем с вами дальше вести разговор, правду сказать, чрезвычайно для меня неприятный. Садитесь вот здесь, – небрежно указывает на стул Наталья Ивановна.

Блюмберг садится, раздвигая полы сюртука, и начинает энергично:

– Что делают, что делайт, многоуважаемое Наталь Ивановно, что делайт! Русски пословицо есть одно: «Самой трудной дело ест три: отец-мать кормить, блоха ловить, долг свой платить»… Думаю так, что последнее – найтруднейша штука!

Надевает вынутые из футляра очки и раскрывает книгу.

– Вот! Здесь оно вот все! Первый предмет: восем тысяч восем сот и шестьнадцать рублей с копейками… долг – проценты Опекунский совет!.. Вот!.. Первое!.. Я очень любопытен знать, как вы можете сказайт на эттот предмет?

Но Гончарову только раздражает такая торжественность.