Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Друзья мои! Я узнал ошеломляющую новость! Ее мне сказали в двух знатных домах, где я был сегодня… Дельвиг! Ленивец сонный! Стань со мною рядом. – (Подтаскивает к себе Дельвига.) – Итак «слу-шай-те все-е!» Есть такой сигнал военный, его на рожке играют… Поручик, правда?

– Есть, есть, – подтверждает поручик Дельвиг.

– Итак… Революцию в Париже начали мы с Дельвигом! – торжественно и вполне серьезно говорит Пушкин.

– Пушкин! Не шути же! – кричит Яковлев.

– Ты думаешь, что я шучу или с ума сошел? О, мой лицейский староста, я говорю вполне серьезно! Я только пропустил два слова: «такие, как»… Такие, как мы с Дельвигом, то есть жур-на-ли-сты!.. Революция – слушайте все! – началась из-за отмены королевским ордонансом 26-го числа закона о свободе печати!.. Свобода печати была дана Карлом X, свобода печати была отнята тем же Карлом X… За то, что свобода печати была дана, его превознес Виктор Гюго; за то, что начались процессы против печати, его освистал Беранже! А за то, что отменил он свободу печати, он свержен был с трона, этот Карл Простоватый! Вот что такое журналисты во Франции!

– Значит, Карл уже не король? – восклицает Глинка.

– И Франция не республика? – недоумевает Керн.

– Запутанное положение! – определяет Яковлев.

– Напротив, напротив! Все распуталось очень просто, и теперь, говорят, все столоначальники снова на своих местах, – успокаивает всех Пушкин.

– Кто же был предводитель восстания? – спрашивает Сергей Баратынский.

– Предводитель восстания? Журналист Тьер! Автор «Истории великой революции» в 10 томах… Журналисты пошли строить баррикады! Вот она, сила, свалившая Карла Бурбона! К журналистам пристали рабочие типографий и начали бить камнями стекла в кабинетах министров… Потом подоспели студенты-медики, вы, Баратынские, и студенты политехнической школы, и начались баррикадные бои!

– Жестокие? – справляется Софья Михайловна.

– Едва ли… Сведения на этот счет туманны… Будто бы часть солдат маршала Мармона сама перешла на сторону журналистов, так как и солдаты во Франции любят не булгаринскую «Пчелу» и даже не «Литературную газету» нашу, а настоящую свободную печать! Мармон бежал в Сен-Клу к королю и Полиньяку.

– Значит, теперь Полиньяка повесят на фонаре? – предполагает Глинка.

– Я уже бился об заклад на бутылку шампанского, что Полиньяка повесят!..

– Но что же, в конце концов, творится теперь во Франции? – спрашивает Яковлев.

– Вот именно теперь? Это я так же знаю, как и ты! Говорили, будто республики кое-кто испугался и пригласили герцога Орлеанского, Луи-Филиппа.

– На престол? – спрашивает Керн.

– Будто бы, как регента при внуке Карла… Но это пока плохо известно – даже и в знатных петербургских домах…

– Ты, однако, принес такие важные известия, а мне не сказал с приходу! Почему? – недовольно несколько говорит Дельвиг.

– Как почему? Да ведь тебя мучил вопрос гораздо более важный, чем какая-то там революция в какой-то Франции! А меня мучил свой вопрос, тоже важный, я так думаю! – отвечает ему Пушкин.

– Будем писать ответ? – находит удачным тихо спросить Пушкина Сомов.

– Кому? Куда? – беспокоится чуткая Софья Михайловна.

– Не бойтесь, не бойтесь! Вы думаете, что мы будем поздравлять парижских журналистов и Тьера? Нет! – успокаивает ее Пушкин.

– Но ведь не может же быть, чтобы у восставших не было предводителя из военных? – спрашивает Александр Дельвиг.

– Ага! Загорелось поручичье сердце! – шутит Пушкин. – Называли старого рыцаря Лафайета, но что он такое там делал, узнать я не мог… Кроме того – постойте-ка, – назывался еще банкир Лаффит… И кажется, что роль Лаффита была важнее, чем роль Лафайета!

– Признаться, я бы выпил сейчас стаканчик лафита! – мечтает Глинка.

– Роль Лаффита и для нас важнее? – отзывается Пушкин.

– Ему просто холодно, как всегда!

– Будем ужинать, я вам дам лафита… а пока нате вам еще и мой платок! – И Софья Михайловна накидывает на голову Глинки свой теплый платок. Все смеются, так как Глинка под двумя теплыми дамскими платками действительно смешон.

– Ха-ха-ха! Только такого штриха и не хватало, чтобы мы были похожи на клуб якобинцев! – хлопает в ладоши Пушкин. – Но ставить и разыгрывать революции могут только французы! На это у них природный талант… Попытались было наши поставить революционную пьесу на Сенатской площади, и до чего же жалкая чепуха у них вышла!

– Вот вас тут в «клубе якобинцев» шестеро мужчин, Глинку уж я не считаю… – начинает Софья Михайловна.

Но Глинка из-под теплого платка загробным голосом вопит:

– Счи-тай-те! – И все хохочут.

– Хорошо, хорошо, буду считать и вас, так и быть. Семеро мужчин… – продолжает Софья Михайловна. – И вот вообразите, баррикады… Кто бы из вас пошел на баррикады?

– Ого! Ого! Так их, баронесса! Так их! – ликует Пушкин.

– Дельвиг Антон сказал бы: «Баррикады? Забавно!.. Что же, пусть их будут, баррикады, только, пожалуйста, – я двести раз говорил это! – не будите меня раньше десяти утра!» – очень похоже подражает мужу Софья Михайловна. Все смеются.