Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– То вам все писать мешают, барин, то вам по княгиням тоска!

Пушкин слегка хлопает ее по плечу, смеясь:

– Ревнуешь к Голицыной? Ха-ха-ха! Невеста моя тоже ревнует! Так мне за эту Голицыну голову вымыла, что я ржал и бился от удовольствия! Ревнует, а? Значит, любит! А мне кое-кто говорил, что она бездушная! У бездушной бы мимо ушей прошло, а Натали темперамент вдруг проявила! И к кому приревновала? К Голицыной! Голицына эта такой толщины, что ее дюжина хороших мужиков не обхватит!

– Такие-то мужчинам и нравятся…

– Ну нет, благодарю покорно! Вот ты ведь мне нравишься, а разве ты – бочка?

– Смеетесь все, барин! Говорили мне, будто невеста ваша за другого выходит, а теперь… – грустно говорит Ольга.

– Было же, было там что-то! Было, а совсем не моя шутка… Со мною там мамаша невесты шутила… Да, может быть, и сейчас шутит… Был бы я в Москве, я бы шутить с собою не позволил! А теперь делают там со мной, что хотят. Какой-то Давыдов!.. Черт его знает, кто такой, кажется, князь… Один князь – Мещерский Платон – отстал, теперь другой… А вдруг холера нагнала еще и третьего? Люди женятся и от страха тоже! Вообразится, что один он непременно погибнет, а жена его даже и от холеры спасет, вот и готов, и едет предложение делать…

– А чего бы невесте вашей в Москве сидеть? Имения что ли нету? Все-таки в имении караул бы можно возле дома поставить…

– Чтобы не пускать ни холеры, ни Давыдовых? – подхватывает Пушкин. – Это умно ты сказала, да их, Гончаровых, самих из Москвы не выпускают!.. Там теперь и мои друг Баратынский сидит – заперся на все замки: ни сам ни к кому, ни к нему чтобы никто… А другой мой друг, Вяземский, сидит в своем Остафьеве – и тоже в Москву въехать не может… Везде карантины, всех стеснили до невозможности, а зачем? Турки этих карантинов боятся куда больше, чем чумы, и правы, тысячу раз правы… Выдумали от холеры какую-то хлорную воду! Чепуха! Холеры не надо бояться, вот и все от нее средство! А кто ее боится, тот непременно заболеет!

– Хотя бы к нам не пришла, в Болдино!

– И не придет! Я ее заговорил! Даром, что ли, я проповедь говорил в церкви?

– Уж проповедь! Мужики сколько смеялись! – улыбается Ольга.

– Лишь бы не плакали да оброк платили… А то мне на свадьбу деньги нужны, – весело подмигивает Пушкин.

– Ну, я пойду уж, барин… Ребенка оставила в крике… Капризничает, что ли… Что ни дам ему, все на пол швыряет, такой нравный!

– В папашу! Только бы холерой не заболел!

– Что это вы, барин, такое поминаете! – пугается Ольга и выходит.

Пушкин некоторое время ходит по комнате, рассматривает свои бумаги на письменном столе, берет письмо Натали, недавно полученное, перечитывает одно место из него и вдруг зовет в дверь:

– Никита! Никита, пойди сюда! – И Никита, старый слуга Пушкина, входит неспеша. – Вот что, Никита, голубчик, а что, если нам попробовать в объезд всех карантинов? Не пробьемся ли мы на Вятку, а? А с Вятки на Вологду… А с Вологды уж в Москву…

– Это же выходит кругом света ехать, Александр Сергеевич! – ужасается Никита. – Так мы когда же можем доплуганить? Разве что к маю месяцу… Да еще, грешным делом, замерзнуть где можем… или ночным бытом волки съедят!

– Ну, пошел, пошел теперь! И замерзнуть, и волки, и к маю!.. Какого же черта буду я здесь сидеть? – кричит Пушкин.

– Ездили же, не сидели! Сколько уж вы разов ездили! А какой толк! Мое, конечно, дело подневольное, я собираться могу… Мне собраться недолго… А там воля ваша… По такой погоде, барин, только очень большая неволя может заставить ехать! – крутит седой головой высокий и прямой, как сталь, Никита.

– Хорош! Хорош, неволя! А мне разве не неволя? Петля! Я если здесь еще две недели просижу, с ума сойду! Когда же мы выберемся отсюда, когда? Ну, говори когда, если ты так умен? – пристает к нему Пушкин, и в голосе его почти отчаяние.

Никита добросовестно долго думает, глядя в пол, и говорит наконец:

– Бог его святой знает…