Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Литература, процветай?.. Но чтобы никто ничего не смел писать ни в стихах, ни в прозе! – кричит Языков.

– Ха-ха-ха! Вот злодей! Сидит рядом с генералом и так либеральничает! – хохочет, толкая его, Давыдов.

– Требовал того же и Наполеон! И на рождение его сына написано тысяча триста од!.. Но кто же теперь во всей Франции знает из них хоть бы одну? – замечает Пушкин.

– Выпьем за свободу печати! – поднимает рюмку Языков.

– О-го-го! – оглядывается кругом Нащокин, а Верстовский кивает на дверь:

– Посмотреть бы, Булгарина тут за дверями нету?

– Эх, всегда приятно пить за мечту! – тянется со своей рюмкой к Языкову Баратынский.

– Это – самая каверзная мечта! Допустим, что свободу печати ввели! Что дальше? – спрашивает Лев Пушкин.

– Дальше? Ее через месяц отменят! – отвечает Киреевский.

– Ордонансом 26 июля! – дополняет этот ответ Пушкин.

– И в результате должны, значит, быть баррикады? – делает вывод Левушка.

– Не будем принимать этого на свой счет, отнесем на казенный! – острит Вяземский, а Давыдов обращается к Левушке:

– Не беспокойтесь, дружище! Мы с вами поедем бить революционных поляков, а братец ваш попадет под такой изящнейший в мире башмачок, что уж оттуда ни одной завиральной идеи не пикнет!

– Можно писать и не печатая, – говорит Баратынский. – Мне пишут из Казани, что пришла в тамошний университет бумага от министра просвещения. Рекомендует смотреть строжайше, чтобы студенты не читали «Телеграфа»… Даже «Телеграфа» с его дамскими модами! Остается теперь и совсем не писать, а зарыться в деревне, обложась книгами…

Глядя на Баратынского, декламирует Киреевский:

Дарует небо человеку
Замену слез и тяжких бед:
Блажен, кто мог библиотеку
Скопить себе на старость лет!

– Ишь ты! Пародия на мой «Бахчисарайский фонтан», и не обидная! – улыбается Пушкин. – А что же это – поэтов у меня собралось сегодня как будто и много. Где же печальные стихи на такое грустное событие, как моя завтрашняя свадьба? Ведь на девичниках невесты заливаются непритворными слезами, я их понимаю теперь… Иногда самая внешность человека толкает его на безумства: должно быть, у меня такая именно внешность… Кто знает, может быть, только в силу своего длинного носа и делал подвиги Багратион!.. Ведь имел же из-за своего тоже длинного носа поэт Сирано де Бержерак свыше тысячи дуэлей!.. Дон-Гуан дрался с кем попало из-за женщин, Сирано – из-за насмешек над своим носом!.. А человек, который женится, остервенело бросается с пистолетом на самого себя… И лучшую половину в себе расстреливает…

– Не задумал ли ты сбежать от свадьбы куда-нибудь в Болдино? – подозрительно смотрит на него Вяземский.

– Не сбегу, не сбегу, хотя бы на зло своей завтрашней теще!.. Но, черт возьми, раз у меня мальчишник, то должен же я себя оплакать. И если столько поэтов на моей тризне и никто не читает похоронных мне стихов, то, пожалуй, прочитаю я сам!.. Извольте слушать! – Поднимается и читает:

Но не хочу, о други, умирать!
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья!

Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И, может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Аплодисменты и крики «браво!» со всех сторон.

– Божественно! Гениально!.. Дружище, да ведь ты самого себя превзошел! Только почему же так мрачно! – спрашивает Давыдов.

– Хорошо! Очень! И глубоко… Только о какой же ты еще любви мечтаешь, когда будет у тебя красавица из красавиц! – спрашивает Баратынский.

– Будет красавица… а любовь? Вопрос!.. – отвечает Пушкин. – Впрочем, это я не теперь написал, а в Болдине, еще в начале сентября, когда очень тосковал по Натали, а свадьбу считал расстроенной… Войныч! А ведь мне пришлось к одиннадцати тысячам прибавить еще одну моей теще!..

– Пиши пропало! – машет рукою Нащокин.

– Пишу пропало, – кивает головой Пушкин.

– А знаешь, эту твою элегию можно бы положить на музыку! – говорит ему Верстовский. – У меня уж начинает и мотив вертеться; ты мне дай-ка слова!

– На музыку, на музыку, да! Непременно на музыку! – кричит Давыдов.

– Мне кажется, все-таки есть тут в стихах какой-то провал, яма! Стихи превосходные, а как будто вырвана из середины одна строфа, – говорит Языков.