Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Признаться, мне тоже показалось, что между «трудом и горем» и «не хочу умирать» что-то недоговорено… Должно быть, Александр Сергеич, была тут у вас еще одна строфа, а? Ведь каждая ваша строчка – алмаз, драгоценность! – почтительно обращается к Пушкину вотчим Киреевского, но Пушкин резко говорит ему:

– Нет, ничего не было! Что есть, то и было!.. Верстовский, я тебе дам стихи, только потом, потом! А сейчас, господа, как мне ни хотелось бы побыть с вами еще, но бежать я должен к невесте! Если одна подготовка к свадьбе отнимает столько времени, то что же будет потом? Об этом я думаю с ужасом!

– Неужели уедешь? – удивляется Вяземский, и несколько голосов с разных сторон:

– Зачем? Что такое? А мы-то как?.. И на кого же ты нас покидаешь?

– Натали – для меня, а свадьба для кого, черт бы ее побрал! И столько хлопот, что кружится голова! Пейте и ешьте, друзья мои! Поминайте раба божия Александра!.. Впрочем, этот божий раб еще думает к вам вернуться… А замещать его будет раб божий Лев!.. Лечу! – И Пушкин выбегает.

– Он совершенно не в своей тарелке! – замечает Давыдов.

– Господа! Может быть, я обидел его своим замечанием, тогда я пойду… извинюсь! – беспокоится скромный Елагин.

– Что вы, что вы! – усаживает его снова Левушка. – Я знаю, что ему надо было идти! Успокойтесь, пожалуйста!.. Господа! Вступая в обязанности хозяина сего пиршества, прошу пить, есть и веселиться! У Саши множество дел… Не решен еще до сего времени вопрос, в какой церкви венчаться… До самого митрополита Филарета дело дошло! И обер-полицмейстер Москвы, генерал Шульгин, должен быть оповещен, что завтра свадьба…

– А генералу Шульгину какое до этого дело? – спрашивает Языков уже не совсем послушным языком.

– Чудак!.. А наряд полиции к церкви для соблюдения порядка? – отвечает Левушка, такой же курчавый, как брат, но только светловолосый.

– Денис Васильич!.. Выпьем за митрополита Филарета! – предлагает Языков.

– Урра! За Филарета! – чокается с ним Давыдов. А Верстовский тянется со своей рюмкой.

– И за полицмейстера Шульгина тоже!

– Скоро и мне надо будет в клуб на экарте! – вспоминает как о своей службе или неотложной работе Нащокин.

– Запрещено ведь, кажется, экарте генерал-губернатором? – говорит Вяземский.

– Что же, что запрещено? Пу-стя-ки!

– Отложил бы ты свой клуб на сегодня! Ты еще и завтра со свадьбы в клуб махнешь! – недоволен своим школьным товарищем Левушка. Но и Киреевский говорит Баратынскому:

– А что, не пойти ли нам домой? – На что Баратынский, берясь за бутылку и разглядывая ее на свет, отвечает:

– А вот допьем и пойдем… А в элегии есть мысль… есть мысль…

– Что не очень часто у Пушкина! – пьяно подхватывает Языков. – Они – самые унылые из всех его стихов и потому именно – в них мысль… Ergo…

Но Давыдов перебивает его:

– Хозяин ушел, за митрополита мы пили, за полицмейстера пили… Эх, соседушка-дружище! Выпьем-ка с вами за то, чтобы завтра на свадьбе нам ка-ак следует нарезаться и под столом валяться, башмачки невесты сегодняшней целовать! – (Чокается с Языковым и пьет.) – Э-эх, Пушкин, Пушкин! Ка-ак мне его жалко! Про-па-дет, как поляки под Варшавой! Очень влюблен! Это ясно и это скверно!.. Если у де Бержерака была тысяча дуэлей из-за длинного носа, у него тоже будет тысяча из-за длинной жены!.. Языков! Выпьем за атеизм в любви!.. Вот тост мальчишника!.. Господа! Други!.. Мы с Языковым пьем за атеизм в любви… Кто поддержит, подними бокал!

Нащокин, Киреевский, Верстовский, Лев Пушкин поднимают рюмки.

– А Вяземский?.. Петр Андреич? – вызывающе пьяно кричит Давыдов.

– Позвольте-с! За митрополита я только что пил, а теперь вдруг за атеизм пить? Я не двуликий Янус! – отшучивается Вяземский.

Елагин задумчиво старается поддеть вилкой кусок семги, пьяно качает головою:

– А хор-рошая семушка, а?.. Откуда это… Пушкин достал свежую семгу?

А Давыдов обращается к Языкову, кивая на Вяземского:

– Куда ему… понять… всю красоту такого тоста?! Атеизм в любви!

Но замечая невыпитую рюмку у Языкова кричит:

– Э-э, да вы изменник, сеньор?

– Я-я – атеист! – вопит неистово Языков. – Но-о… только в любви! Да! А в Бога… в Бога я верю! Эт-то Пушкин – атеист, а не я! Он «Гаврильяду» написал!

– За что Бог Пушкина и наказал: женил на первой красавице! – шутит Левушка.

Но Языков мотает отрицательно головой.

– Еще не же-нил, не-ет! Он убежал!.. О-он убежит! Господа!.. Выпьем за то… чтоб Пушкин… убежал! Убе-жа-ал к черту на кулички! – добавляет он тоненьким голоском, и все хохочут.

– Безумных лет… угасшее веселье!.. – поет баритоном Верстовский. – Левушка! Нельзя ли мне достать листок бумаги и карандаш? Мотив вертится, записать надо!

– Вот моя книжка и в ней чистый листок! – достает Вяземский из бокового кармана записную книжку. – Только чур – листок этот потом не вырывать! Я вам сам его потом перепишу в точности… Ах, Левушка! Кстати, я вспомнил! Ведь у меня за хозяином квартиры сей выспоренная бутылка шампанского! Полиньяк отнюдь не повешен на фонаре, как уверял меня он, а здравствует себе отлично!