Незабываемые дни

— Не торопись, не торопись, дурень, нарушаешь порядок! — заметил ему Клопиков, но в его голосе не было уже ничего оскорбительного, звучали в нем похвала, ласка, подбадривание. А в разгоряченной голове Слимака, будто в кровавом тумане, нестерпимо билась, металась обжигающая мысль: «Исчезни, исчезни, раз знаешь меня… ну что из того, что я лечился у тебя… что ты помогала мне в моей болезни… Исчезни, исчезни навсегда, раз ты знаешь меня, раз глядишь на меня такими страшными глазами, в которых можно увидеть свою повергнутую душу и совесть…»

Кох стоял возле Слимака, ласково похлопывал его по плечу:

— Гут, гут!

10

Кох и Вейс вызвали к себе Заслонова и Штрипке. Вейс, как никогда, был серьезен, подтянут. Когда Заслонов и Штрипке вошли в кабинет, он отложил газету и, привстав, поздоровался с ними.

— Господа! Мы позвали вас по важному делу, по чрезвычайному делу!

Вейс ткнул пальцем в газету, где во всю страницу тянулся жирный заголовок. Заслонову бросилось в глаза слово «Москва», и больно-больно кольнуло сердце.

— То, что я сообщу, будет радостной новостью для каждого нашего патриота. Внимание! Фюрер приказал произвести парад немецких войск в самой Москве. Видите? — и Вейс поднес к лицу слушателей газетку.—j И что самое замечательное, фюрер приказал произвести парад седьмого ноября, в день большевистской революции. В этом, господа, каждый из нас видит глубокий смысл!

Вейс передохнул, произнес здравицу в честь фюрера и на минуту умолк.

Даже Гансу Коху, несмотря на известную неприязнь к господину коменданту, понравилась его речь.

А Вейс продолжал:

— Я собрал всех вас — и железнодорожников, и господина начальника полиции, и бургомистра, чтобы предупредить: в такие торжественные дни мы обязаны употребить все силы, чтобы помочь нашей армии. Господин бургомистр, господин начальник полиции, обеспечьте для немецких госпиталей лучшие дома с лучшим оборудованием. Господин начальник полиции: партизаны, партизаны не должны выпадать из вашего поля зрения. Вам поможет господин Кох. Господа Штрипке и Заслонов,—паровозы, паровозы и паровозы! Я должен засвидетельствовать господину. Заслонову мое восхищение его работой.

— Разрешите сказать несколько слов в порядке просьбы, господин комендант? — спросил Заслонов.-—! Господин Штрипке и я много сделали в области ремонта паровозов. Наша администрация службы пути, наша охрана железной дороги мало делают для того, чтобы сберечь каждый здоровый паровоз. Мы ставим паровозы на ноги, а в результате преступлений, вредительства, недосмотра, недопустимо слабой охраны дорог, наша работа, по существу, парализуется и превращает* ся в ничто, прямо руки опускаются.»,

— Вы это слишком, господин Заслонов. Конечно, я сочувствую вам, но больше бодрости, не нужно падать духом! Относительно усиления охраны мы ходатайствуем. Что касается паровозов, вы говорите правду. Тут происходит действительно что-то непонятное. Мы с господином Кохом получили информацию из Минска, что взрывы паровозов на нашей дороге производятся каким-то таинственным партизанским отрядом железнодорожников под командованием… да, да…— Вейс глянул в циркуляр,— под командованием какого-то неуловимого… дяди Кости. Вот видите подпись: «Командир железнодорожного партизанского отряда дороги дядя Костя». Идя сюда, мы сорвали листовку с забора. Говорят, их много расклеено на всех станциях. Смотрите.

Вейс покрутил в пальцах листовку, дал было читать переводчице, но быстро прервал ее: чувствительное ухо Вейса не могло выдержать оскорбительного презрения к немецкой армии, переполнявшего каждое слово листовки. Вейс почувствовал, как исчезает пафос, подъем, с которым произносил свою речь.

— Итак, прошу, господа, быть на высоте ваших обязанностей. Старайтесь! Германия отблагодарит вас! —: говорил он уже без всякого энтузиазма.

Заслонов шел по вокзальной площади. Здесь на столбах высился огромный фанерный щит. Такой же, как возле кино. На щите карта фронтов. Фашистские флажки рассыпаны по стране, густо натыканы перед Москвой. Аршинный плакат: скоро фюрер будет принимать парад немецких войск в Москве. На черные буквы желтого плаката уставился косым сумасшедшим взглядом человек с черным клоком волос. Под портретом красными буквами написано: «Избавитель белорусского народа».

Около щита всегда останавливались люди, смотрели на карту, на последние сообщения, на приказы. Останавливались на минуту, бросали беглый взгляд на обжигающие душу слова и, вздохнув, шли дальше. Сегодня возле щита было многолюдней, чем обычно. Правда, люди не задерживались надолго, но шли и шли, чтоб взглянуть на щит. Отходя, посмеивались, шутили. Заслонов, медленно пройдя вдоль щита, понял причину оживления. На плакате чьей-то старательной рукой выведены огромные буквы: «Брехня!» Под портретом одно слово зачеркнуто и аккуратно написано другое: «Убийца», Здесь же приклеены листовки. Знакомые до последней точки с подписью дяди Кости. Острые как нож слова: