Незабываемые дни

Заслонов замолчал на минуту. Как надоела ему нудная дискуссия, ежеминутная необходимость как-то подлаживаться к этосу неучу, порой соглашаться с ним, даже льстить ему. Но ничего не поделаешь. Не полезешь в лоб, в прямую атаку. Ничего не выиграешь ни для себя, ни для дела.

— Знаете, господин Кох… Мне понятны ваши мысли и ваши поступки. Представляя себя на вашем месте, я даже сочувствую вам. На вас возложена немецким правительством ответственная и почетная обязанность: охранять закон и порядок, разоблачать и наказывать врагов империи. И естественно, в каждом, кто не является немцем, вы видите врага или в лучшем случае потенциального врага. Конечно, с точки зрения ваших профессиональных интересов, вашей службы. Но кроме узко профессиональных интересов, к которым иногда присоединяются и узко личные интересы, существуют, господин Кох, государственные интересы. А эти интересы, в данном конкретном случае, резко расходятся с вашими личными. Государство мне приказывает идти и работать на немецкий транспорт, где я прямо или косвенно помогаю вам, а с точки зрения ваших узко личных интересов — чтобы спокойней было, как бы чего не вышло — меня нужно или держать в тюрьме, или просто уничтожить.

— Для чего вы мне читаете лекции?

— Это не лекция. Я говорю лишь, что меня нисколько не удивляют ваши сказочные обвинения, я понимаю их причину.

– О мой бог! Человеку предъявляют тяжелые обвинения, ему угрожает смерть, а он набирается нахальства учить меня, учить немецкое государство. Я последний раз приказываю вам ответить на все мои вопросы.

— Я отвечаю, господин Кох, даже без приказа.

— Тогда говорите!

— Я все сказал. Не могу я наговаривать на себя, приписывать себе несусветные вещи.

— Я заставлю вас, господин инженер, говорить по-настоящему! У меня есть средства развязать вам язык.

— Это будут напрасные попытки. Любое обвинение строится на конкретном материале. Ваши обвинения беспочвенны. Вот почему я спросил у вас о причинах ареста. Вы даже сказали, что я подсылал к вам девушку Любу с ножом. Поверьте, вы ее знаете больше, чем меня. Я даже просил передать вам благодарность за искреннюю заботу о моей особе, о моей жизни. Кажется, она и вооружена была ножом, вашим подарком. И вы хорошо знаете, что она не была диверсанткой, что ее поступок связан с вашими личными взаимоотношениями… При чем тут я? Вы приписываете мне знакомство со многими людьми, против которых имеете те или иные дбвинения. Правда, я знал по службе и знаю много людей. Одни из них в Красной Армии, другие могут быть в партизанах. Каждый поступает, как ему кажется лучше. И каждому известно, что я не могу нести ответственность за их поведение, за их поступки, за их мысли. При чем тут я?

Кох молчал. Думал. Он видел: предъявленные инженеру обвинения повисают в воздухе. Слова о Любке ему просто неприятно слушать, и Кох сам был не рад, что заговорил о ней. Он арестовал инженера, ни с кем не посоветовавшись, по своей собственной инициативе, в надежде случайно напасть на важный материал, наконец надеясь запугать этого человека, — может, он, испугавшись, выдаст кого-нибудь, с кем хотя и не связан непосредственно, но кого подозревает в диверсионной работе. Сейчас дело с арестом заходило в безнадежный тупик. Можно, конечно, замучить его, но инженер занимал такую должность, которой интересовались и в высших инстанциях,— ведь не так уж часто приходят к немцам такие работники, как инженер Заслонов.

Зная все это, Кох всячески сдерживал свой гнев, вызванный неудачным допросам. Конечно, о дяде Косте он сказал инженеру просто так, чтобы запугать его. Какой из него дядя Костя, если рабочие, как известно гестапо, недолюбливают инженера? К тому же диверсии таинственного Кости происходят по всей дороге, от Минска до Смоленска, начались и на других дорогах. Правда, и Заслонов вряд ли заслуживает доверия. Но доказательств прямых нет. Все, что рассказывали о нем и Клопиков и бывший работник милиции Слимак, имело отношение к прошлому инженера, о котором, кстати, рассказал и он сам, когда пришел на работу. Все же как-то нужно выходить из неловкого положения. Совсем уже спокойно Кох сказал инженеру:

— Видно, вам понравилась наша тюрьма, если вы не хотите ни в чем признаваться.

— Нет, искренне говорю, господин комиссар, что я счел бы за лучшее жить в своей собственной квартире, не доставляя вам лишних забот и не отнимая у вас дорогого времени на допросы.

— Что ж, мы можем это обеспечить вам, если вы так же искренне заговорите с нами о тех вопросах, которые меня интересуют.

— К сожалению, я сказал все, что мог…

— Тогда я даю вам время свободно подумать о том, о чем мы с вами говорили. Не хотите добровольно, мы вас заставим.

— В ваши распоряжения я не вмешиваюсь, господин комиссар,— сдержанно проговорил Заслонов.

— Еще бы!

Вызванные конвоиры вывели инженера.

Кох пришел на квартиру и собирался уже спать, отбросив в сторону газеты и выключив радиоприемник, когда зазвонил телефон.

В микрофоне послышался голос Вейса.

Без приветствий комендант сразу заговорил о деле«