Незабываемые дни

Человек с косой прядью волос на лбу пришел к власти. Его приверженцы и приятели, спутники скитаний по мюнхенским пивнушкам переселились в дворцы, заняли высокие кресла в имперской канцелярии. Фюрер не брезговал никакими средствами в достижении своих целей. Приход к власти вскружил маньяку голову, и он начал мыслить и действовать в мировых масштабах. Он был беспощаден со всеми, даже с ближайшими своими соратниками, если мысли их расходились с его мыслями. Его искренние приверженцы следовали его примеру. Пуля, топор, виселица справляли свой кровавый бал на немецкой земле. Кубе помнит, как довелось ему встретиться с некоторыми своими прежними приятелями, спутниками далекой юности.

Под его наблюдением на задворках тюрьмы рубили головы тем, кто позволял себе думать и действовать иначе, чем это рекомендовалось в книге «Моя борьба», книге, ставшей библией для правоверных нацистов. Однажды на плаху привели человека, в котором Кубе узнал бывшего своего друга молодости, с которым он сидел когда-то на школьной скамье, пел вместе студенческие песни, увлекался северными сагами. И на какую-то минуту повеяло на него ароматом далекого детства и юности, он спросил, совсем по-человечески спросил осужденного на смерть:

— Может, хочешь, Ганс, передать последнее слово матери? Говори, я прикажу передать его.

Привязанный человек глянул на него, и взгляд этот будто полоснул острым ножом по сердцу. Взглянув, спокойно ответил:

— Ты лучше передай своей матери, что она родила не человека, а шелудивого пса…

Кубе нервно схватился за пуговицы, чуть не оборвал их. Ему стало нестерпимо душно.

— Отставить! — крикнул он палачам-эсэсовцам.— Привязать его кверху лицом, чтобы он не только видел лезвие топора, а увидел на этом лезвие свои глаза!

Человек ничего не ответил. И потому, что он не обращал на Кубе никакого внимания, не удостоил его ни словом, ни взглядом, сердце Кубе закипело нестерпимо лютой злостью, он выхватил топор из рук солдата и взмахнул им с такой силой, что топор еле вытащили потом из широкой дубовой плахи.

Фюрер узнал об этом поступке Кубе и во время очередной встречи похвалил его, шутил, был очень весел.

— А ты с выдумкой, старик, с юмором! — лихорадочно сверлил он глазами Вильгельма Кубе, ласково шлепал по плечу.— Хвалю, хвалю!

И, уже помрачнев, крикнул истерически:

— Приказать, чтобы казнили наших противников только так!

Махнув рукой, успокоился:

— Это, знаете, не лишний моральный фактор. Это кое-кого устрашит… Передайте Гиммлеру, чтобы он учел этот моральный фактор. Да, фактор…

И бывший ефрейтор снова махнул рукой. И не понять было, то ли он махал ею, то ли сама она дергалась, следуя его неспокойным мыслям, которые вспыхивали как молнии, рождая другие, такие же неспокойные, такие же болезненные. От них тряслась как в лихорадке вся Германия, бациллы тревоги, неуверенности лихорадили Европу, вносили смуту в жизнь народов.

После происшествия возле дубовой плахи Кубе целый год жил в страшной тревоге. Он вспоминал всех своих прежних друзей, вспоминал их мысли, слова, расспрашивал, расследовал. И успокоился только тогда, когда последний из них очутился в лагере смерти. Многие из них не имели никакой вины перед новой империей. Но они могли повредить Кубе — при случае выдать его собственные грехи молодости, скомпрометировать его, испортить ему карьеру. Лучше смахнуть со своей совести эти пылинки, пусть она будет чистой, спокойной…

3

Все наличные немецкие силы в городке были мобилизованы на борьбу с партизанами. И конный жандармский взвод, и железнодорожный батальон, и специальная эсэсовская команда, и полиция, и остатки пехотного полка, прибывшего с фронта на переформирование, отправились в район. Сначала немцы шли одной колонной, постепенно прочесывая ближайшие к деревням места, устраивая повальные облавы и обыски в населенных пунктах. Но это не давало никаких результатов. Далеко в леса не забирались. Глубокие снега укрыли в тот год землю, и казалось, ни одна живая душа не могла быть в лесах, молчаливых, угрюмых.