Незабываемые дни

Мирон Иванович строго следил, чтобы ничем не выдать местоположение отряда,— ведь менять базу зимой не входило в его планы, хотелось дождаться весны, когда черные лесные стежки будут помогать партизанам. Фашисты разделились на группы. Им хотелось обойти побольше населенных пунктов. Не попадутся партизаны, можно будет заняться облавами на молодежь, которая не являлась на вербовочные пункты, несмотря на все объявления и самые строгие приказы властей. Уже были направлены в городок первые партии «добровольцев», но они не дошли до места назначения, не вернулись и посланные конвоиры. Жандармский взвод расстрелял в одной деревне нескольких хлопцев и девчат, расстрелял просто так, для острастки, для порядка. Но не успел он отъехать на пять-шесть километров от деревни, как попал в жестокую засаду. Около тридцати жандармов осталось лежать на дороге, остальных спасли резвые ноги коней. Ганс Кох, находившийся вместе с жандармами, уцелел только потому, что ехал сзади и первый бросился наутек. Правда, его слегка ранило в руку, и это дало ему повод хвастаться впоследствии тяжелыми ранениями, будто бы полученными в борьбе с партизанами. Однако в то время настроение у Коха было совсем скверное, и он проклинал день и час, когда отважился выехать в эту экспедицию. Три роты пехотного полка тоже попали в перепалку, наскочив на засаду, но они понесли сравнительно небольшие потери, так как сразу залегли в снег и открыли сильный огонь. Партизанская группа, руководимая Шведом, вынуждена была отступить перед регулярной частью, потеряв несколько человек убитыми и едва успев забрать пятерых раненых партизан. Фашисты побоялись, однако, преследовать группу и, обстреляв из автоматов ближайшие перелески, отступили.

Только команде эсэсовцев да полицаям Клопикова немного повезло. Они поймали в лесу двух связных. Их привезли в бывший колхоз «Первомай», где собрались под вечер, как было условлено, и все остальные немецкие части. Пленных долго допрашивал сам Кох, но ничего определенного добиться от них не мог.

Вызывали по очереди всех жителей деревни, чтобы опознать пленных. Ганса Коха доводили до бешенства скупые слова, повторяемые, будто по команде, стариками, женщинами, детьми:

— Нет, не знаем их, господин офицер…

— Я сожгу всю деревню, если вы не скажете, что это за люди!

Дошла очередь и до тетки Ганны.

— Может быть, узнаете в них убийц вашего мужа? — спрашивал у нее Кох.

Трудно было отвечать тетке Ганне, видя перед собой своего родного племянника. И за себя боялась, и за них боялась, за этих двух парней: выдержат ли они все, что выпало на их долю.

— Нет, господин офицер, нет…— и вытирала платочком предательскую слезу на щеке.— Эти не убивали моего мужа.

— Да вы успокойтесь, не волнуйтесь, муж ваш погиб как герой.

— Не видела я его смерти, не видела… Не знаю, где лежат его косточки.

Ганна плакала самыми искренними слезами. В душе теплилась надежда,— может, как-нибудь и обойдется еще все, может, не будут наказывать этих хлопцев, может, произойдет что-то неожиданное и спасет их.

Уже смеркалось. Кох приказал пехотному командиру, молчаливому и угрюмому капитану, ставить виселицы на колхозном дворе. Но командир, пожилой человек, наотрез отказался, сославшись на то, что через полчаса он должен выступить в город, чтобы до ночи быть там.

Кох вскипел:

— Кто разрешил вам идти в город?

— А кто мне должен разрешать, если я сам являюсь командиром своей части?

— Вас послали в мое распоряжение, и вы, надеюсь, знаете, что такое дисциплина.

— Мы знаем, что такое дисциплина, а вам я советовал бы познакомиться с ней на фронте. Тогда вы знали бы, как нужно разговаривать с людьми, старшими по чину и имеющими боевые заслуги.

— Я комиссар гестапо, мне наплевать на ваши чины и заслуги. Шрайд! — крикнул он командиру жандармов.— Арестовать этого негодяя!

И тут произошло то, чего не ожидали ни участники операции, ни люди из деревни, молча наблюдавшие за непонятной им перепалкой, ни осужденные на смерть, ожидавшие, когда наконец кончатся их мучения.

Пожилой капитан размахнулся со всего плеча и залепил Коху такую оплеуху, что тот пошатнулся и упал на одно колено, схватившись рукой за щеку.

— Это тебе за негодяя, сопляк! А это,— ударил он с другого плеча,— для науки, знай, как разговаривать с людьми.

Капитан пошел размеренным шагом к своим солдатам, внимательно следившим за происходящим.

Шатаясь, Кох поднялся с земли и, бледный, с перекошенным от бешенства лицом, хватаясь не гнущимися на морозе пальцами за кобуру, бросился вслед за капитаном.

— Жандармы, полиция, огонь!

Но многие полицаи бросились кто куда. Люди из деревни рассыпались по улицам. Кто-то крикнул двум избитым хлопцам:

— Родненькие, бегите, спасайтесь!

Пленные смешались с толпой, никто не задержал их.

Кох догонял уже капитана, когда два станковых пулемета пехотинцев, нацеленные на эсэсовцев, дали по длинной басовитой очереди над их головами.