Незабываемые дни

Скоро в шалаше устанавливается тишина. Сквозь редкие, увядшие ветки над головой виднеется кусочек ночного неба, мерцание звезд. И чем ярче они разгораются, тем холодней становится ногам, которые никак не втиснешь в шалаш,— они проветриваются там, снаружи, на подостланных еловых ветках. Холод пробирается даже сквозь подошвы сапог, которые здесь никто не снимает. Как неудобно и неуютно! Угораздило же его попасть в такую командировку…

Сыч перебирает в памяти все виденное и пережитое за последние четыре дня в лагере. Скучно здесь. Если бы и захотел выбраться отсюда, не сможешь, «не зная дорог. Все же стоит поговорить с тем унылым про Байсака,— может, он знает, где находится байсаковский отряд. Но не это главное. А до главного так же далеко, как и тогда, когда выбирался он с этими чудаками в неведомую дорогу. Правда, однажды сверкнула у него надежда. Даже два раза. Наблюдая за движением возле штабной землянки, он обратил внимание, как зашевелились хлопцы, увидев возле землянки человека в старой, облупленной кожанке. Даже фамилию услыхал — Дудик. И дело не в фамилии, а в том, что после его прихода целая группа живущих в шалашах 'людей получила назначение в один из отрядов и в тот же вечер выбыла из лагеря. Этот Дудик и сегодня появлялся возле землянки, и, как известно, снова хлопцев двадцать собирались куда-то в дорогу.

Вероятно, из главного штаба он… Может, связной, может, у него какие другие поручения? Но, видно, из штаба.

6

— Ай-ай! Что ты наделала, Майка?

Девушка, которая будто на крыльях мчалась к землянке, растерянно остановилась, и густой румянец покрыл ее обветренные, смуглые от загара щеки. Ветер беспорядочно трепал косы, легкое не по погоде платье, выцветший платочек на голове. Девушка стояла и силилась вспомнить, а что же она такое наделала.

— Дядечка…

— Во-первых, я тебе на службе не дядечка и ты в таком случае не племянница. Во-вторых, глянь себе под ноги.

Майка глянула и, вскрикнув, отступила на шаг назад.

— Это я не нарочно.

Она нагнулась, чтобы поднять с земли три раздавленных боровика, попавших ей под ноги. Эти боровички — один другого меньше — день назад заметил Соколич в каких-нибудь двух шагах от палатки и, чтобы кто-нибудь не наступил на грибы, воткнул возле них несколько лозовых прутиков: «Пусть растут, интересно…»

И вот эта Майка! Если уж бежит, то бежит без памяти. Ведь так можно и на мину напороться.

Шутливо пожурив племянницу за разгром своего заповедника, он уже серьезно спросил:

— Ну, что у тебя там случилось, что ты летишь как на пожар?

— На Брянском фронте, товарищ секретарь, наши пошли в наступление, идут большие бои.

— Кто записывает?

— Я всех свободных людей мобилизовала, чтобы не пропустить ни одного слова. А еще, товарищ секретарь, передавали, что партизаны батьки Мирона…

— Кого?

— Батьки Мирона. Передавали, что они за месяц несколько эшелонов немецких пустили под откос. И много еще чего про них сказано: о сожженных цистернах с бензином, о разных складах, и сколько они уничтожили немцев, и даже сколько советских людей вывели за линию фронта.

— Гм… А еще что-нибудь о партизанах передавали?

— А как же… Там записывают. Но фамилии командиров не называют, только одни буквы. Одни только буквы, дя… товарищ секретарь обкома, но где, в каких местах они выступают, указано.

— О нас не слышно там?

— Не слышно…— Майка произнесла это с таким виноватым видом, будто она была причиной такой, по ее мнению, вопиющей несправедливости, когда про всех партизан можно услышать по радио, а вот о своих партизанах, которыми командует Соколич, не услышишь ни слова.

— Плохо вы слушаете, товарищ радист. Видимо, пропускаете?

— Неправда! Я не пропустила ни одной сводки. А вот если бы нам хорошее радио, по которому можно с Москвой говорить, как бы это было хорошо, дядечка! Тогда бы и о нас знали.

— Хорошо, хорошо, товарищ радист. Иди и выполняй свои обязанности. Смотри там, чтобы аккуратно все записали, и сразу в редакцию.

— Слушаю, товарищ секретарь!

7

Очень беспокоила Соколича мысль о постоянной связи с Москвой. Утренний разговор с Майкой, выдержки из сводки, в которой говорилось и о партизанской деятельности, усилили его тревогу о судьбе двух человек, которых он полмесяца тому назад послал за линию фронта для налаживания связи. Тогда еще Гомель был в наших руках, в Гомеле был Центральный Комитет партии большевиков Белоруссии, там же был штаб одного из фронтов. Люди пошли, а на другой день было получено печальное известие: гитлеровцы заняли Гомель. Теперь под Брянском, продвинулись далеко за Смоленск. Что сталось с посланцами? Перебрались ли за линию фронта, удалось ли им выполнить ответственное и сложное поручение, удалось ли встретиться с кем-нибудь из секретарей ЦК или представителем командования Красной Армии?

Эти мысли треножили, беспокоили.