Незабываемые дни

— Простите мне этот небольшой спектакль. Он понадобился нам для того, чтобы без лишней крови… наших людей… расправиться вот с этими палачами, с фашистскими наймитами.

Что-то хотел крикнуть господин Ярыга, но поперхнулся и, побледневший, ошеломленный, стоял молча. Гниба держали под руки, вынимали его пистолет из кобуры.

— Вот они стоят перед вами… покажите их ближе. Вот он, господин Ярыга. Он полез сюда, чтобы захватить землю, имущество ваше. Те, что постарше, помнят Ярыгу со времен царизма. Этот недобиток думал при помощи фашистов вернуть прежние порядки. И он старался, выслуживался у своих хозяев. А вот и Гниб. Он верой и правдой служил польским фашистам, помогал им в борьбе против польских и белорусских крестьян. Теперь он верно служит немецким фашистам. Это заклятые враги наши… А вот полюбуйтесь на этих мерзавцев, на этих предателей Родины,— и движением головы он показал на полицаев. Они стояли бледные, перепуганные насмерть.— Мне противно даже говорить о них, смотреть на их собачьи шкуры!

На площади стояла такая тишина, что слышно было, как всхлипывает господин Ярыга, что-то бормоча себе под нос.

А полковник расстегнул меховой воротник, скрывавший его лицо, распахнул шинель. И стоявшие поближе увидели на нем обычный крестьянский кожушок, на котором ярко алел значок депутата Верховного Совета.

— Вот и снова мы встретились с вами. Мы встретились, чтобы сказать вам, что не немцы-фашисты и не они — холуи их — являются хозяевами на советской земле. Мы с вами — ее хозяева. Мы с вами бьем наших врагов и будем бить их до тех пор, пока не очистим нашу землю от всей этой погани.

— Братки! Это же Соколич, наш депутат! — сразу раздалось несколько голосов в толпе крестьян.

Люди бросились к Соколичу, чуть не задушили его в своих объятиях, подхватили на руки.

Многоголосое «ура» взлетело над площадью, эхом прокатилось над заснеженными улицами, над полем. От конюшни бежали наперегонки освобожденные хлопцы и девчата.

Все село пришло в такое движение, которого никто не видел здесь с самого начала войны. К волости шли все, кто только мог оставить дом.

Над площадью стоял веселый гомон. Здоровались, разговаривали, пели, приглашали партизан в гости. Над крыльцом взвилось красное полотнище. Два старика вытащили из волости портрет человека с косой челкой и швырнули его с крыльца в снег. К портрету бросились мальчишки, распотрошили на клочки главного начальника над всеми фашистами и бобиками. Бобики стояли ни живые ни мертвые.

Соколич рассказывал о партизанских делах, о сегодняшнем разгроме немецкой комендатуры на станции. Услыхав об этом, господин Ярыга так застонал, что люди оглянулись на него. Он быстренько умолк, будто пес, подавившийся костью.

Крестьяне расспрашивали партизан о Красной Армии, о Москве.

Сквозь толпу настойчиво пробиралась Майка. Она остановилась неподалеку и все порывалась подойти к Соколичу. И вот она бросилась к нему, схватила за руку:

— Дядечка! Товарищ командир! Соколич глянул на нее, удивился:

— А ты как сюда попала?

Заметил синие кровоподтеки на лице, нахмурился.

— Меня схватили эти гады! Они мучили двух наших человек, те чуть не при смерти, там доктор теперь смотрит их, в конюшне… Они…

Все головы повернулись в сторону полицаев, будто волна прошла по толпе. Рядом затрещали заборы, штакетники. Десятки голосов грянули на всю площадь:

– Смерть душегубам! Бейте их, гадов!

Соколич приказал:

— Отставить!

И когда угомонилась площадь, спокойно сказал:

— Что вы? Хотите самосуд над ними учинить? Так негоже. Мы с вами разберемся с каждым из них в отдельности. И ни одного из них не обидим: каждый получит сполна по заслугам.

Занялись допросом полицаев. Дружно помогали все. Некоторых оправдали,— они попали на службу не по своей воле, а по принуждению и ничего плохого не сделали за время службы.

Соколич сказал им:

— Если снова кто-нибудь из вас натянет на себя собачью шкуру, пощады не будет, и сейчас плачут по вас сухие осины. Только кровью своей можете смыть позорное пятно. А жалеете свою кровь, смывайте фашистской.

— Родненькие, мы хоть сегодня к вам.

— Нет, нам такие родственники пока что не нужны. Вот заслужите доверие народа, постарайтесь, чтоб гитлеровская нога боялась ступить в село или деревню, из которых вы родом. Тогда, возможно, и примем вас в родство. А теперь идите отсюда, не мозольте людям глаза…

Освобожденных полицаев как ветром сдуло. С остальными не стали долго церемониться.

16

Наступала ночь, когда всадники Соколича выбрались в дорогу, чтоб присоединиться к основным отрядам, проходившим поблизости. Старая боевая песня буденновцев сама собой взлетела над полем, над лесом, к далеким звездам, которые слегка трепетали, будто зябко подрагивали на морозном небе.

Закутанная в кожух Майка сидела на санях. Ровное поскрипывание полозьев, слова песни убаюкивали, успокаивали, прогоняли колючую боль в плече, в руке. Из мрака ночи временами вставало перед ней конопатое лицо полицая, который безжалостно бил ее тогда на дороге. Теперь конопатый никого уже не будет бить. Но сколько еще таких конопатых ходит по нашей земле… Долго ли им ходить?