Незабываемые дни

Торжественное, приподнятое настроение не покидало гауляйтера. Заботясь о завтрашнем приеме гостей, он лично позвонил вечером на аэродром, спросил, как там дела. Аэродром был занесен снегом, но господина гауляйтера заверили, что утром все будет в порядке.

Однако утром произошли непредвиденные события. Из летной части, размещенной на окраине города, поступила тревожная телефонограмма: на аэродроме происходит что-то необычайное, телефонная связь не работает, два мотоциклиста, посланные туда на специальных гусеничных мотоциклах, не вернулись. Недавно там слышна была сильная стрельба. Кубе поднял на ноги весь гарнизон. Выехал за город на легковой машине, грубо обругав офицеров. Один из них намекнул на партизан: возможно, они напали…

— Вы думаете, о чем говорите? — оборвал его разгневанный Кубе.— Партизаны под Минском? Нужно совсем потерять рассудок, чтобы сказать такое…

Гулкое эхо нескольких больших взрывов прокатилось над снежным полем. Над аэродромом поднималась черная густая туча дыма. Примчались двое конных разведчиков. Спешились, доложили:

— На аэродроме горят самолеты!

— Черт знает что делается! — пробормотал Кубе и тут же набросился на генерала — начальника гарнизона, сидевшего с ним в машине: — А вы чего ждете? Принимайте срочные меры. Танки, конных жандармов, полицию, броневики… Всех, всех немедленно туда! Поймать! Расстрелять!

— Танков у нас нет, господин гауляйтер, а броневики по такой дороге не пойдут.

— Я не спрашиваю вас, господин генерал, что пойдет и что не пойдет. Через полчаса аэродром должен быть в полном порядке, иначе… иначе я заставлю вас лично ползти по этой дороге.

— Слушаюсь, господин гауляйтер… все наличные силы я сейчас же посылаю туда.

Не успел гауляйтер немного успокоиться, из города подъехала машина. Из нее вышел один из руководителей комиссариата. Он почтительно отозвал в сторону Кубе, тихо доложил ему:

— В городе, господин гауляйтер, не совсем спокойно. Только что произошло несколько крупных диверсий: на хлебозаводе, на электростанции вокзала. В одной из казарм есть убитые и раненые солдаты…

Кубе молчал минуту, потом позвал к себе генерала:

— Вы не забывайте о городе. Город, говорю, не оставляйте без охраны, туда…— кивнул он в сторону аэродрома,— не нужно посылать всех…

— Понимаю вас, господин гауляйтер.

Опытный генерал не мог не заметить растерянности, в которой пребывало высокое начальство. Это чувство невольно передалось и генералу, и без того достаточно взволнованному.

Из состояния растерянности и нерешительности их вывело появление трех самолетов, делавших разворот над самой дорогой. Растерянность уступила место острой тревоге. Самолеты стали удаляться, делая широкий круг. Вот они еще раз пронеслись над головами офицеров. Когда самолеты вдруг появились из-за леска, все невольно вскрикнули. Один из самолетов, таща за собой длинный дымный шлейф, круто пошел вниз, и спустя какую-нибудь секунду на опушке, где он упал, взвихрился огненный столб.

И солдаты и офицеры ахнули и, оцепенев, не спускали глаз с транспортного самолета, который медленно летел над полем, опускаясь все ниже и ниже. Еще минута, и в воздух взлетело снежное облако, до слуха донеслось что-то похожее на треск.

— Санитарные машины сюда! — крикнул изо всех сил гауляйтер.

Все бросились к потерпевшей аварию машине. Уцелевший «мессершмитт» все еще кружил в воздухе.

22

Ревело и бесновалось немецкое радио. Гремели марши. Один за другим выступали ораторы, захлебывались, неистовствовали, признавались в любви к настоящим арийцам Азии, угрожали всему миру, били в фанфары. И снова марши, марши.

— Пирл-Харбор! Пирл-Харбор! — свинцовой дробью сыпалось из каждого репродуктора, из каждого приемника, чернело аншлагами на экстренных выпусках газет и листовок.

— Пирл-Харбор!

Это слово заполнило эфир.

В городе широкой рекой лилось французское шампанское. Командование справляло бал. Подвыпившие офицеры врывались в мрачные закоулки гетто, в дощатые бараки лагеря военнопленных, устраивали погромы.

Похвалялись своей изобретательностью, ловкостью. Гордились руками, обагренными чужой кровью.

А над городом полыхало тревожное зарево. Горел завод, подожженный чьей-то рукой. Цокали по мостовой кованые сапоги эсэсовцев, окружавших подозрительные кварталы.

События дня так ошеломили Кубе, что он долго не мог прийти в состояние равновесия. Весть о вступлении Японии в войну взволновала его. Наконец-то наступает перелом в войне, приближается ее победоносное окончание. Но, как ни странно, новость не принесла ему глубокого удовлетворения. Сомнения, одно за другим, овладевали им, точили сердце. Они усилились после сегодняшних событий на аэродроме. Он знал, что партизаны существуют, что они оказывают сопротивление всем фашистским усилиям покорить народ, но, чтобы они дошли до такого нахальства, это уж слишком. Он все думал о тех больших неприятностях, которые придется ему пережить, думал, в какой бы форме сообщить фюреру о печальных событиях. Утаить их невозможно.