Незабываемые дни

Вейс запнулся на слове и, поправляя свой рыбий хвост на голове, часто-часто заморгал глазами. Он был таким же, господин Вейс, как всегда: аккуратно одетый, чисто выбритый, подтянутый, со спокойными, сдержанными манерами, полный собственного достоинства, готовый вот-вот сказать свое неизменное: чудесно, чудесно, чудесно. Но вместе с тем это был уже и не тот Вейс. Синие льдинки глаз временами не могли уже выдержать чужого взгляда. Самые обыкновенные тревога и тоска овладевали господином Вейсом.

— Вы лучше рассказали бы нам, почтеннейший господин комендант, как повесили самых преданных наших работников, как вы разогнали полицию, нашу полицию… Так разогнали, что в смежных районах началось массовое бегство со службы порядка. Вы рассказали бы, чудеснейший Вейс, как довели депо до полного развала. Вы рассказали бы нам, милейший, как вы писали доносы на самого преданного нам работника, на Ганса Коха, погибшего в результате вашей халатности, слепоты. Вы, может быть, рассказали бы нам, симпатичный Вейс, как русские, как партизаны обвели вас вокруг пальца… Да, да, вокруг пальца. А вы начинаете тут рассказывать сказки. Вы не воин, не солдат, вы… экзальтированный… вы — обыкновенный теленок, слюнтяй. Садитесь!

— Хайль! — раскрыл было рот господин Вейс.

— Сесть, приказано вам! — остановил его гауляйтер и тяжелым, хмурым взглядом из-под припухших век обвел весь зал.

Вейс сидел ни жив ни мертв.

— Я должен довести до вашего сведения последний приказ фюрера: десять комендантов и зондерфюреров, которые вели себя как последние трусы и убежали из своих районов, бросив на смерть подчиненных, сегодня…

Вперив взгляд в группу фюреров — «сирот», оставшихся без должностей, без районов, Кубе сделал многозначительную паузу.

— Будут расстреляны! — не сказал, а выкрикнул гауляйтер.

Зал омертвел, примолк, слышно было, как переливается вода в калориферах отопления и тяжело дышат, сопят неудачники фюреры, думая, гадая — не их ли это имеет в виду приказ сурового фюрера. И как бы в подтверждение их мыслей зацокали по паркету подкованные сапоги. Дюжие эсэсовцы выводили под руки десять комендантов и зондерфюреров. Те, кто остался сидеть в зале, с облегчением вздохнули, – минула их головы неумолимая гроза.

А гауляйтер читал и читал грозный приказ фюрера. Еще вывели из зала человек двадцать,— волей фюрера они лишались всех чинов, орденов и отличий и должны были сейчас же направиться на фронт, под Москву, рядовыми солдатами.

Вейс чувствовал, как прилипла к телу рубашка, как ворот мундира стал сразу узким — ни вздохнуть, ни пошевелить шеей.

А в приказе все перечислялись разные наказания, взыскания, выговоры. И маленькие фюреры, и важные чиновники, и даже бригаденфюреры СС сидели красные, возбужденные, вспотевшие.

Наконец гауляйтер закончил чтение приказа и, глянув исподлобья на зал, сказал уже более спокойно:

— Приказ фюрера — закон. Мы его выполним. Но этого мало. Идите и работайте, как надлежит представителям великой Германии: быстро, точно, успешно. И главное — никакой пощады, никакого сочувствия местному населению. Не ваше дело, что оно будет голодать,— германский солдат должен быть сытым. Не ваша забота, что оно может остаться без одежды,— германский солдат должен иметь теплую обувь, теплый кожух под шинель. Не ваша забота, если оно будет вымирать от болезней. Чем больше их умрет, чем больше мы уничтожим их, тем легче будет нам, тем легче будет армии фюрера. И помните: как можно меньше нахлебников. Мы будем кормить только тех, кто работает на нас. У вас перегружены лагеря, тюрьмы, гетто людьми, не способными работать. Немедленно переписать их и направить всех в СД в порядке «зондербегандлунг»(1Зондербегандлунг – условный знак, вроде шифра, который ставился на списках людей, передаваемых в СД для уничтожения.). Сурово карать всякое проявление саботажа со стороны рабочих. Все излишки рабочей силы без промедления направлять в Германию. Сельскохозяйственным комендантам начать подготовку к весне. А главное — не прекращать борьбы с партизанами.

Когда уже расходились с совещания, Кубе приказал Вейсу зайти к нему в кабинет. Вейс шел не чувствуя под собой ног. Не приглашая садиться, гауляйтер смерил его взглядом с ног до головы, тяжело уселся в кресло.

— Вы можете благодарить только своих уважаемых родителей. Они — славные люди, нужные Германии. Ради них мы простили ваши тяжелые проступки, граничащие с преступлением, с изменой родине. Где вы работали раньше?

— До приезда на оккупированную территорию я работал преподавателем в кенигсбергской школе разведки.

— Дисциплина?

— Общий курс классического шпионажа…

— Классического? Классика тут, пожалуй, мало поможет. Ваши классики — ангелы в сравнении с современными работниками разведки.

— Я немного знаком и с другими дисциплинами…, диверсиями… провокацией…

— Хм… провокатор вы липовый, сужу по вашей практике. Никчемная практика.