Незабываемые дни

— Трудно, очень трудно, господин гауляйтер, работать с этим народом. Потребуется время и время, чтобы склонить его на нашу сторону…

— А мне нужно, чтобы он был на нашей стороне сегодня, сейчас же. Конечно, мы принудим его к этому оружием. Но позвольте тогда спросить: для чего мы держим вас, для какой надобности, для каких целей' Или, может быть, для забавы, для пустых разговоров?

Видимо, желая немного сгладить впечатление от своих резких слов, Кубе заговорил более спокойно:

— Напоминаю вам: фюрер никогда не забывает о тех, кто оказал добрую услугу его историческому делу. Вам всегда найдется почетная должность в новой Германии. И не только должность. Я прямо скажу: вы можете уже теперь облюбовывать себе какие-нибудь бывшие советские хозяйства. Фюрер приказал мне передать вам: за эффективную работу, за деятельную помощь каждый из вас будет обеспечен поместьем. Учтите это.

— Очень хотелось бы иметь такое поместье где-нибудь на немецкой земле, спокойней там! — вырвалось у «спадара» Демидовича-Демидецкого, которого не на шутку растрогали слова гауляйтера о поместьях. Сказал и растерялся.

Кубе глядел на него тяжелым, немигающим взглядом. Посмотрел, процедил сквозь зубы:

— Плата зависит от работы. Понимаете? А земля и здесь — немецкая земля. Это, кажется, давно уже должны были бы знать не только все простые люди, а и некоторые руководители.

— Извините, я сказал это совсем в ином смысле. Германия — страна великой культуры, народ там также народ великой культуры, уважаемый народ. Там и жить приятней, чем где-нибудь здесь, у нас, среди местных дикарей…

— Германия — для германцев, советую вам не забывать об этом.

— О да, совершенно верно. Я и не мыслю иначе, — выкарабкивался незадачливый «спадар», очень лакомый на всякие поместья.

Но Кубе уже не сердился, милостиво отпустил всех:

– К работе! К борьбе! К «ходанню», как вы говорите.

«Спадары» снова дружно крикнули «хайль» и вышли из кабинета.

Уже на улице набросились на Демидовича-Демидецкого:

— Всегда вы, Демидович, через свою жадность готовы испортить обедню.

— Не Демидович, милостивый государь, а Демидович-Демидецкий.

— Вы забываете, Демидович, что находитесь не на какой-нибудь, а на белорусской земле. Не государи, а «спадары», прошу помнить это.

«Спадары» чуть не поссорились. Но вывеска ресторана примирила их, напомнила об обеде. «Спадар» Ермаченко предложил было пойти в столовую — «стравню» самопомощи, его осмеяли:

— Пустыми щами твоими давиться.

И дружно направили свои шаги в ресторан подкрепить ослабевшие в «ходанни» силы.

25

Стояли погожие февральские дни, когда зима держится еще крепко, когда искрятся на солнце снежные сугробы и сам мороз чувствует себя важно и домовито. Он по-хозяйски постукивает ногами в стены хат, в ледовый настил озер, по деревьям лесных чащоб. Но солнце нет-нет да и улыбнется по-новому. Пригретая солнцем сосна вдруг запахнет смолою, и охмелевшая от этого запаха синица так затенькает, что невольно вспомнишь соловья и первый лист на березе. Издалека улыбается весна, улыбкой короткой и слабой. Едва скроется за облачко солнце, подует морозный ветер — и ни запаха, ни синицы.

Красный флаг развевался на самой высокой хате села, придавал всему праздничный вид. Куда достигал глаз — на площади, на улице и даже на поле за селом выстроились партизанские отряды. Хлопотали связисты, устанавливая несколько репродукторов. Посередине площади краснела кумачом наспех сбитая из досок трибуна. Рядом разместился оркестр: начищенные трубы горели бесчисленными солнцами, лихие гармонисты нетерпеливо пробовали голоса. Шумные стайки неугомонной детворы мелькали возле трибуны, возле оркестра. Группы крестьян стояли молчаливо, важно, с восхищением поглядывая на многочисленные шеренги вооруженных людей, на партизанские пушки и минометы. Тут же возле крестьян увивался непоседливый дед Пранук. Когда начался рейд, он попросил, чтобы его взяли в ездовые. Правда, тетка Палашка никак не могла согласиться с замыслами деда, даже протестовала:

— Кто баню топить будет, неспокойная твоя голова?

— Что баня? Она не убежит. Нехитрая штука ее натопить. А управлять конями не каждый может. Да, может быть, мне еще придется пушку возить? Может, мне поручат даже стрелять из нее?

— А чтоб тебя гром стрелил! То с дровами не справляешься, а то надумал…

— И надумал, как я есть старый артиллерист.

— Сказала бы я тебе, да людей стыжусь, артиллерист ты этакий. Только молодым мешать будешь…

Едва не поссорились перед отъездом. Но тетка Палашка, увидя, что Пранук заручился согласием командования на отъезд, принесла ему и чистое белье в дорогу и кое-что из харчей. Только жалела все, советы давала деду:

— Не с твоим, однако, здоровьем браться за пушку. Она тяжелая. Ты уж берись за какую орудию полегче, чтоб по твоим силам.

Слегка скомпрометированный теткой перед молодыми партизанами, Пранук буркнул что-то под нос.

Но распрощались, как и все добрые люди. Дед Пранук со своей стороны давал кое-какие советы на прощание:

— Ты, Палашка, берегись, остерегайся. Если что такое, смотри, чтоб немцы харч не захватили.