Незабываемые дни

— Трудно приспособиться, господин гауляйтер, к местным условиям, очень трудно подобрать надежную агентуру среди здешних людей. У нас было несколько случаев, когда завербованные агенты становились изменниками. Трудные условия, господин гауляйтер…

Кубе молчал. Умолк и Вейс, не осмеливаясь прервать мысли высокого начальника. Осторожно вытер вспотевший лоб, переступил с ноги на ногу, напряженно думал, стараясь угадать планы гауляйтера.

— Вот что,— наконец заговорил Кубе,— вы немедленно сдадите дела новому коменданту и займетесь организацией специальной школы. Помощников вам дадим. Мы должны взорвать это движение изнутри. И тут нужны не одиночки, не десятки лазутчиков. Мы должны в каждом отряде, в каждой подпольной организации иметь своих людей, чтобы, выбрав удобный момент, обезглавить, парализовать любой отряд, в худшем случае так направлять их деятельность, чтобы они не мешали нам. Вы поняли?

— О, я все понял…

— Вы будете только начальником школы, так как способностей особых вы не проявили.

— Слушаюсь, господин гауляйтер…

— Что вы все «слушаюсь», «слушаюсь»? Перестаньте наконец быть попугаем. Выслушайте до конца. Я даю вам специалиста, имеющего за своей спиной десятки лет диверсионной работы и такой опыт разведчика, что вы будете облизываться от его предложений. Слыхали о фон Цайте?

— О, это славный разведчик. Он несколько лет был в России…

— Вас не касается, где он был. Он даст нам нужные кадры, он и вас научит работать как следует. А теперь можете идти, да поворачивайтесь быстрей, не будьте похожим на теленка, попавшего на лед.

У Вейса словно гора свалилась с плеч, когда он вышел за дверь кабинета. Что ни говори, а все эти неприятные события кончились для него сравнительно хорошо.

А Кубе уже принимал новых людей. В его приемной собралось все местное городское начальство. Тут был председатель городской управы, сам президент города инженер Ивановский, низенький вертлявый человек в зеленых очках. Уткнувшись в свежий номер городской газеты, сидел ее редактор Козловский. Читал и пощипывал тонкими влажными пальцами реденькую бородку. Возле окна два тощих господина горячо спорили на актуальную тему: когда писать «спаси боже», а когда «помилуй боже». Один, приземистый, грубоватый, с помятым, опухшим лицом, был сам вождь белорусских националистов Акинчиц. Второй своей фигурой, манерами, вкрадчивым голосом напоминал иезуита. Высокий, тонкий, он сгибался в дугу, чтобы его лицо было вровень с лицом собеседника. Это был «спадар»(Спадар – господин. Так называли себя белорусские фашисты, выкормыши гитлеровской разведки.) Алехнович, всегда называвший себя деятелем театральных подмостков, но которого знали все как давнего деятеля польской дефензивы. Потеряв своих хозяев, он перешел на гестаповский хлеб. Были еще здесь «спадар» Демидович-Демидецкий, помощник президента города, бывший помещик из-под Вильно, и «спадар» Ермаченко, в глазах которого затаилась неутоленная тоска о доходах и приходах. Руководил он Белорусской национальной самопомощью — организацией, созданной по приказу Кубе. Молитвенно сложив ручки на животе, меланхолически посматривал на всех ксендз Мовлевский, только что назначенный главный инспектор школ. Тут же стояло еще несколько разных «спадаров», больших и меньших.

Все эти «спадары», как важно называли они себя, были, так сказать, местными национальными кадрами, которые должны были представлять «цвет» нации, ее славу и честь. Правда, этот «цвет» или, вернее, эти цветочки были привозные. Одних привезли из Берлина, других из Варшавы, третьих из Вильно. Все они имели солидный стаж работы в былой дефензиве и в немецком гестапо.

Адъютант пригласил «спадаров» в кабинет начальника. Переступив порог, они дружно проревели «хайль».