Незабываемые дни

— Значит, и немцу в наших районах концы? Выходит, что хоть он и захватил нас, а мы на него, можно сказать, плюем, никакого внимания не обращаем?

— Почему же? Внимание обращаем большое, а постараемся еще больше обратить внимания.

— Это я хотел сказать об уважении: не жалуем немца, не боимся его. Все равно как в восемнадцатом да в двадцатом у нас в Рудобелке. И немец тогда допекал, и белый поляк на нас шел, напирал, а в Рудобелке не покорились, даже свою республику объявили, так и отстояли советскую власть, всю войну держались.

— Рудо-белка маленькая, дед. Мы, кажется, немного побольше. Почти целая область, дед Пранук. Да и в других областях то же делается, что и у нас.

— Известно…— сказал в раздумье дед,— Вот я припоминаю…

Но тут въехали в деревню, и дед вынужден был прервать разговор, надо было смотреть за лошадями.

И только они проехали хаты три, как заметили в другом конце деревни какое-то движение. Там стояла толпа людей, несколько человек суетилось возле воза под липой. Слышно было, кто-то ругался, кто-то просил о чем-то. И плакал. Можно было разобрать, что плакала женщина.

— Что там происходит? — спросил Соколич мальчика, бежавшего оттуда.

— А это, дяденька, свистуны одежду отбирают, а у тетки Марьи и корову тащат.

— Погоняй, дед! — крикнул Соколич.

Люди расступились, давая им дорогу. Два дюжих парня тащили за веревку корову, третий подгонял ее хворостиной. Хлопцы пытались подвести корову к возу, чтобы привязать ее. Возле них бегала, металась низенькая, худощавая женщина со сбитым набок платком, с всклокоченными волосами. Она то кричала на корову, чтобы та шла обратно, то слезно голосила, упрашивала:

— А родненькие, а зачем же последнюю брать! Ну взяли пальто, ну и бог с ним, зачем же меня жизни решать; у меня же детей куча, куда же мне деться с ними, с голубятами!

Хлопцы зло отмахивались от нее:

— Отцепись, баба, а то хуже будет!

Увидев новых людей, они немного смутились, но, узнав в них партизан, снова принялись за свою работу. Один бросился к возу, чтобы прикрыть его продранным брезентом. На возу лежали овечки, десятка три кур и трепыхались в мешке и визжали на всю улицу поросята.

Грозный как туча сошел с.колымажки Соколич.

— Что вы тут делаете?

— А разве не видишь? — дерзко ответил один из парней и решительно повернулся, чтобы приняться за свое.

— Вы кто? — одной рукой схватившись за пистолет, второй сжав руку парня, спросил Соколич.

— Ну кто… Свистуны мы.

— А это что? — показал рукой на воз, на корову.

— Для отряда забираем.

— Кто вам позволил, собачьи вы сыны, последнюю корову брать у женщины? У нее же два сына в армии,

— За то, что сопротивляется. Приказали ей пальто отдать, так не хочет, упирается.

— Кто вас уполномочил на это? Самоуправство! Мародерство!

Парни смутились. А когда конники Соколича отобрали у них винтовки и гранаты, они и совсем растерялись.

— Расстрелять босяков! — И Соколич махнул рукой.— Ведите за гумно!…

Парень, который прежде держался очень дерзко, попытался бежать. Но его тут же схватили за воротник, привели к возу.

Люди, стоявшие до этого молча, вдруг заговорили, зашумели. Женщина, погнавшая было уже корову к воротам, прислушалась, остановилась и, поминая бога, побежала к Соколичу.

— Родненький, да неужто стрелять!

— А вы, видно, хотите, чтоб они каждый день вот так безобразничали? Уж не жалеете ли вы их?

— Кто их жалеет, чертей! Но, Василий Иванович, стоит ли их так люто карать… Их смутил вон тот рыжий дьявол, подбил забрать пальто, не сами же они надумали приехать за ним… Ну а куры… Лихо их бери, кур… не решать же человека жизни из-за них….

И уже не одна женщина, а сколько их было, молодые и пожилые, окружили Соколича.

— И то правда, Василий Иванович, может, ты смягчил бы кару, дуракам этим…

Соколич выслушал всех. И когда утих шум, сказал:

— Я согласен. Пусть будет по-вашему: казнить смертью их не будем. А за преступления перед партизанской дисциплиной будем судить их своим партизанским судом. А вы,— обернулся он к подсудимым,— кланяйтесь народу да благодарите, что спас вас от смерти…

Виновных не нужно было долго просить. В один голос они загудели:

— Век будем помнить вашу ласку… И пускай у нас ноги отсохнут, если мы опять пойдем на такое дело.

— А ты, хлопец, ноги не вини, больше на голову пеняй! — иронически заметил дед Пранук.

8

Это был тяжелый день для Соколича. Перед самым заседанием обкома, когда в землянке собрались командиры и комиссары отряда, явился и Свистун. Своим видом и одеждой он резко выделялся среди партизан. Пышная, хорошо ухоженная борода пылала ярким пламенем. За эту бороду и за кое-какие поступки крестьяне прозвали его рыжим дьяволом. Добротные синие брюки горели малиновым кантом, который спускался в начищенные до блеска новые хромовые сапоги. На такой же блестящей кожаной куртке эффектно поблескивали ремни портупеи, ремень от бинокля, ремень от полевой сумки. На ремнях нацеплены разные побрякушки: немецкий карманный фонарик, полевой свисток. На боку болтался деревянный футляр маузера. Шутя говорили, что Свистун даже трофейную зажигалку прикрепил к портупее.