Незабываемые дни

— Разверстать готовый хлеб — не хитрое дело. Это, извините, всякий дурак может сделать. А вы помогите народу собрать урожай, сберечь семена, не дать их в немецкие руки.

— Вы, может, прикажете моему отряду еще землю пахать?

— Что ж, нужно будет — прикажем.

— Я воевать должен, а не землю ковырять да еще эти… митинги и беседы проводить…

Соколич приподнялся. От сильного возбуждения он с трудом подбирал нужные слова.

— Знаете, товарищ Свистун, воевать — это хорошая вещь. Но беда, когда люди временами утрачивают эту способность. Забились некоторые в леса, как кроты в землю, и про немца забыли, какой он там, немец.

— Можно без намеков?!

— Какие тут намеки…— терял уже всякое терпение Соколич.— И вообще советую вам, товарищ Свистун: идите проспитесь, с трезвым легче будет договориться. И чтобы это было в первый и последний раз. Пьяным у нас не будет дороги в обком.

— Что ж, пойду… Подчинюсь… Что ни говори, а вы все же начальство, представитель ЦК…— медленно, с нотками наигранного трагизма не говорил, а цедил слова Свистун, теребя ремни портупеи.— Не прижился, значит… Что ж, поищем и мы правды, есть и кроме вас уполномоченные ЦК…

— Да что он плетет там? Гоните в шею этого куриного диверсанта! — послышались голоса.

— Пойду, пойду, только вот возьмите да полюбуйтесь, что творят ваши любимчики, которым вы верите и доверяете.

Свистун важно вышел из землянки, бросив на стол какую-то газетку.

Это была фашистская газета, выходившая в Минске. На первой странице бросалось в глаза большое объявление. В нем сообщалось, что казнено «полтораста человек коммунистов и комиссаров из раскрытого и разгромленного наконец большевистско-партизанского центра в Минске». Звериной ненавистью к казненным была проникнута каждая строчка. Невыразимо тяжело было читать это объявление, однако не оно удивило Соколича. О нескольких провалах партийного подполья Минска он уже знал от своих людей. Знал, что число казненных значительно больше, чем говорилось в официальном немецком сообщении.

Соколич бегло глянул на немецкие фронтовые сводки, перевернул страницу. И тут увидели все, как резко изменился он в лице, как грузно опустился на лавку.

В газете был напечатан портрет человека, знакомого до последней черточки, до последней морщинки на лице. И этот размашистый зачес волос, и немного приподнятая левая бровь, и крепко сжатые губы, и мужественный открытый взгляд. Перед Соколичем был портрет Слышени, члена обкома, работника партизанского штаба и близкого друга Соколича.

Соколич молча всматривался в знакомые черты, боясь перевести взгляд на черные строчки слов под портретом. Но ведь надо же смотреть правде в глаза, «Как нам сообщили германские власти,— писала фашистская газета,— несколько недель тому назад пришел из лесов в город и сдался в их руки бывший руководитель коммунистической партии Минской области, который с начала войны и до последнего времени руководил отрядами партизан-бандитов. Он, как сообщили нам соответствующие власти, сдался после того, как убедился в безнадежности и бесцельности борьбы с храбрыми войсками наших героических избавителей, принесших нам животворный порядок новой Европы. В скором времени он выступит перед жителями Минска и расскажет о том огромном крахе, который потерпели обманутые большевиками люди, пошедшие по своей несознательности в партизаны».

Соколич молча передал газету другим. В землянке наступила такая тишина, что слышно было, как тяжело дышит Соколич, как шелестит бумага, когда газета переходит от одной группы людей к другой.

И вдруг тишина эта оборвалась. Кто-то громко, взволнованно заговорил в конце стола:

— Однако трудно приходится немцам, если начинают идти на такие… провокации.

— Провокации? — едва слышно спросил Соколич.

— А вы верите тому, что пишут эти фашистские пустобрехи?

— Верю ли я? Да не в этом дело, наивный вы человек. Ни я, ни вы, чувствую всем своим сердцем, никто из нас не верит и не может верить этой грязной лжи. Но дело в том, что гитлеровцы пытаются выдать эту брехню за подлинную правду народу. Понимаете, народу! И мы не должны закрывать глаза на то, что найдутся легковерные — я говорю о наших советских людях,— которые могут поверить этой брехне. Ведь нашелся даже среди партизан такой человек, да еще командир отряда, на нашу беду.

— Ему с пьяных глаз всякое лихо может показаться.

— Да, конечно, с пьяных… Придется нам более серьезно приняться за подобные пьяные глаза.

В землянке еще долго шла беседа. Одно, видимо, правильно в газете: Слышеня действительно попал в руки к гитлеровцам. Но в глубине души Соколич был уверен, что Вадим Рыгорович не изменил. Он слишком хорошо знал его, чтобы допустить мысль о предательстве.

— Как видите,— сказал наконец Соколич,— начали мы сегодня с невеселых дел. А теперь я должен порадовать вас важной новостью. С сегодняшнего дня мы имеем постоянную связь с Москвой. А вот и письмо из Центрального Комитета партии.