Спустя неделю, игнорируя обком и всю партийную организацию, сам назначил нового комиссара, одного из своих приятелей. А еще через неделю посыпались в штаб жалобы из одной деревни, а потом явилась и целая делегация крестьян, просившая Соколича защитить их от партизанского комиссара. Был тот комиссар родом из их деревни. Там жила и его жена.
— Когда был этот товарищ комиссар обыкновенным партизаном, — жаловались крестьяне, — мы и сами могли с ним справиться. Мало ли он дрался с женой, большая нам с того забота… А теперь всей деревне угрожает. Я, говорит, вас всех в порошок сотру, вы все с нею заодно, это значит с его женой, в одну дудку играете. Это, по его понятию, в немецкую дудку… Это же не дай боже, чтоб через такую любовь все люди терпели…
И действительно, эта любовь принимала опасный характер. Еще до войны, когда он работал в избе-читальне, его ухаживания за одной девушкой доставляли немало забот будущему тестю. Чего он только не делал, терзаемый ревностью. То разбросает забор на огороде у своей любимой, то стащит крышу с сеней, где спала она летом в чуланчике. Раза три разбирал и трубу, мстя девушке за то, что, как казалось ему, она слишком ласково взглянула на кого-нибудь из хлопцев. Наконец, женившись перед самой войной, казалось, угомонился. Легко вздохнули в хате жены. А тут и война пришла, очутился работник избы-читальни в партизанах, политруком роты сделался. И нужно было его отряду остановиться около деревни жены. Тут и началось старое. Кто-то наплел политруку, что к его жене « будто бы забегает полицай из соседней деревни. «Убью гадину!» — кричал политрук, оскорбленный в своих чувствах. Собрал человек пять партизан и двинулся в деревню. Перебил все окна в хате жены и быстренько убежал из деревни со своей «боевой группой». Когда Свистун сделал его комиссаром отряда, узнал хлопец, что жена ходила в соседнюю деревню, где размещался немецко-полицейский гарнизон, и снова начались те же подозрения. Выбрав ночку потемнее, он поджег женину хату. Как на беду, был сильный ветер. Через каких-нибудь полчаса пяти дворов не стало.
После этого и явилась к Соколичу делегация из деревни со слезной просьбой избавить их от такого опасного вояки. И как ни сопротивлялся Свистун, ревнивца лишили звания комиссара и перевели бойцом во взвод хозяйственного обслуживания. А жену его, которая была лучшей связной, по приказу Соколича перевели в один из далеких партизанских отрядов.
Такие дела происходили в отряде Свистуна, для которого подбирал теперь Соколич подходящего человека на должность комиссара.
И вот сидел Свистун на совещании обкома, слегка дремал, лениво прислушиваясь к тому, о чем говорили.
Наступало второе военное лето. Много забот было у обкома и штаба. От оккупантов освобождена огромная территория, на которую фашисты совершали время от времени налеты. Если они решались переходить с места на место, то делали это только днем и большими соединениями. На освобожденной территории, которую называли партизанской зоной, были восстановлены все прежние порядки. Напрасно грозил партизанам всевозможными карами гауляйтер Кубе. Не помогала фашистам и так называемая земельная реформа, которую они широко рекламировали и в газетах и по радио. Чтобы больше привязать людей к дому, оккупанты шли на разные хитрости. Они объявили, что возобновляют регистрацию браков, надеясь, что женатому человеку трудней, чем неженатому, оторваться от семьи и идти в партизаны. Регистрация браков расширяла и списки заложников.
В последние дни было мало утешительного на фронтах. Шли упорные бои под Севастополем. Немцы заняли Керчь.
Не радовали события и на далеком Западе, и на северном побережье Африки. Немцы и итальянцы начали наступление в Ливии. Фашисты свирепствовали во всех странах Европы. И в этой тяжелой, адской атмосфере светлой молнией сверкнул выстрел в чешской Праге, который загнал в гроб гитлеровского сатрапа Гейдриха.
Обо всем этом говорил Соколич в своем выступлении.
— Как видите, не одиноки мы в своей борьбе. Но враг сильный, враг лютый и коварный. Поэтому мы должны утроить удары по врагу, наращивать и закалять наши силы. Партия требует железной дисциплины, непрерывных, все более крепких ударов по врагу, вовлечения самых широких народных масс в борьбу, беспощадного уничтожения в наших рядах всяких отрицательных явлений, таких, как бездеятельность, боязнь частых встреч с врагом, трусость и паникерство, а иногда и самое нахальное мародерство, которое только вчера имело место в одном отряде.— Тут Соколич посмотрел на Свистуна.
Свистун беспокойно завертелся на лавке, пробормотал под нос:
— Вы всегда видите не там, где нужно. Посмотрели бы у других…
— Бывает и у других, хотя и меньше,— сдержанно сказал Соколич.— Но нужно, чтобы совсем не было. Советовал бы и вашему отряду, товарищ Свистун, более разумно и чутко относиться к народу, прислушиваться к его жалобам и нуждам. Перед нами еще великая борьба за хлеб.
— Какая там борьба! — с упрямством пьяного не успокаивался Свистун.— Сделаем разверстку, вот вам и хлеб.