Незабываемые дни

«Не иначе, опять с партизанами не поладила?» — подумал Мирон и едва не улыбнулся, но вовремя спохватился, боясь обидеть ненароком тетку, которая уже уголком платочка смахнула одну слезинку с глаза и теперь усердно выдавливала другую.

Чтобы ускорить дело, Мирон спросил:

— Чувствую я, что кто-то обидел вас?

— Меня? Ого! Не живет еще такой человек на свете. Единственное мое дитя, племянницу мою Гарпину, обидели…

— Боже мой, и кто же?

— А ты подожди, торопиться некуда, разберись толком, я тебе все расскажу, ты только слушай.

—. Слушаю, слушаю, тетка Матруна.

— Не перебивай меня, ты меня с правильной мысли сбиваешь. Я тебе все по порядке скажу. Вот слушай. Одних яичниц, может, штук десять слопал, а на нее хоть бы раз глянул…

— Подожди, подожди, кто яичницы слопал, какие яичницы?

— Известно кто… Дубок твой, этот самый… Тетка Матруна величественно глянула на Мирона и, сурово нахмурив брови, проговорила, как отрезала:

— Все вы, мужчины, на один аршин скроены.

— Ничего не понимаю, тетка Матруна, ей-богу, не понимаю. И при чем тут Дубковы яичницы?

— Да не Дубковы, а мои… Десять яичниц слопал и хоть бы взгляд на нее бросил…

— Так зачем же вы давали ему эти проклятые яичницы?

— Никто, слава богу, на мои яичницы еще не жаловался…— нахмурилась Матруна.— А давала я ему из-за Гарпины…

— А при чем тут Гарпина? — спросил батька Мирон, у которого начинало зеленеть в глазах от одурения.

— А при том, уважаемый мой директор,— уже сухим, официальным тоном заговорила тетка,— что она единственное мое дитя теперь. И некому позаботиться о ее счастье, кроме меня. И я забочусь, из сил выбиваюсь, а все не идет на лад. Замуж вот выдаю ее.

— За Дубка? — и в голосе батьки Мирона почувствовалась искренняя тревога.

— Ну а за кого же?

— Слава господу, как я рад…— не сказать чтобы искренне, проявил свои чувства Мирон и тут же подумал: как его угораздило попасть в такие сети.

— Рад!…—передразнила тетка Матруна.—Чтобы лютым моим ворогам такая радость была…

Мирон, приоткрыв дверь землянки, крикнул на всю поляну:

— Астап, куда ты делся? Дай воды, а то мне дурно в этой жаре. Ну, говорите дальше, да как-нибудь ближе к концу.

— Какой конец, его и не видно еще, да и будет ли он, если ты не вмешаешься в это дело.

— А при чем же тут я, тетухна ты моя! — чуть не взмолился батька Мирон.

— Как при чем? Ты над Дубком начальник?

— Конечно.

— Ну, так слушай… Девка, скажу, лучшей не найдешь, ну и руки золотые. Правда, слегка в годах… Да невелика беда. Так вот…, Ты слушаешь? Решила я выдать ее замуж. Известно, все мы люди, всем нам одна судьба предназначена. Долго ли мне жить на этом свете, надо же как-то племянницу устроить, в хорошие руки ее отдать. Хорошо. Приглядываюсь. Тут и Дубок твой на глаза мне попался.

«Несчастный парень…» — подумал Мирон.

— Хорошо. Приглядываюсь к нему. К себе на квартиру поставила. Вижу, хлопец, можно сказать, в самый раз для нашей семьи. Я ему яичницу и раз, и другой. Съест,—нельзя пожаловаться, и спасибо скажет, а чтобы на Гарпину глянул, того нету. Я тут и за Гарпину взялась. Одевайся, говорю, лучше и чтобы на каждом шагу ему попадалась. Куда он, туда и ты, да что мне тебя учить, говорю, должна сама уже знать, как человека к себе приманить. И не очень перед ним унижайся. Он рассказывает, как фашиста бьет, а ты ему тоже скажи, что стахановкой была, что твоих рук даже индюки не минули, птица хоть и мерзостная, но деликатная, не каждой такую поручат. Ну и то намекни, что ты и кроены можешь ткать. А если он будет своими боевыми делами похваляться, расскажи ему, как ты старосту раз так отхлестала, что тот без памяти через всю деревню бежал. И что ты думаешь, Мирон Иванович? Так ничего же не выходит!

— Ага! — очнулся батька Мирон, который перед тем задремал немного.

— А ты не агакай, а слушай. Яичницу я ему поджарю, на стол поставлю. Тут и Гарпина в праздничном наряде сидит и об индюках начинает говорить. А он себе слушает, яичницу уплетает да еще и чарку опрокинет одну-другую…

— Что, что, тетка Матруна? Ты, выходит, и самогоном занимаешься? Смотри у меня. За это не похвалю.

— А боже мой, какая там самогонка? Так уж я и расщедрилась. Но для такого случая, как заручины, не грех и бутылку поставить. Но ведь это не шутки — десять одних яичниц уничтожил и хвостом накрылся. Нет никакой ни веры, ни меры.

— Значит, такое дело, тетка Матруна,— видно, не суждено им жениться, если сами между собой не могут договориться, к согласию прийти.

— Какое там согласие! Меня когда-то батька прутом отстегал, и пошла как миленькая.

— То было давно. Теперь другое время. Нельзя же силком женить человека.