Незабываемые дни

— Думаю, что вы понимаете. А сейчас и все мы убедимся в этом, когда я прочитаю небольшую выдержку из одного документа. Вот тут, в одном гестаповском донесении, черным по белому написано; «В районах размещения партизанских соединений Соколича действует бывший член Военного совета Зыбин Николай Игнатьевич, он же Збыневский. Опорный пункт — отряд Свистуна».

Збыневский ссутулился, сидел подавленный. Взгляд его, устремленный в одну точку на полу, был неподвижен.

— Что вы скажете на это, Зыбин?

Збыневский медленно поднял голову. Глядя мимо людей и стараясь придать своему голосу спокойный тон, тихо проговорил:

— Вы не по адресу обращаетесь ко мне.

— Значит, вы отрицаете, что вы Зыбин?

— Как можно отрицать то, чего нет? Как я могу признать истинной ложь врага, его явную провокацию? Я понимаю, когда меня обвиняют советские люди, наши люди. Налицо такое трагическое совпадение случайностей, что есть хоть формальные основания обвинять меня в ужасных преступлениях. Это дело другое, и я имею тут возможность защищаться: я соберу доказательства, соберу факты, свидетельства живых людей, которые заступятся за меня. А как защищаться от фашистской провокации, провокации лютого врага, от которого вы должны защищать каждого советского человека?

— Таким образом, вы категорически отрицаете, что вы Зыбин?

— Отрицаю.

— Позовите свидетеля.

В землянку вошел пожилой партизан. На обветренном лице блеснул белый, незагоревший лоб, когда он снял кепку и спокойно поздоровался. Глаза смотрели открыто, и в их взгляде пряталась едва заметная добродушная улыбка. Широкие плоские ладони с многочисленными светло-синими крапинками, со сбитым, почерневшим ногтем на одном из пальцев говорили о близком знакомстве этого человека с железной опали-ной, с горном.

— Вы знакомы, Сергеич, с этим человеком? — спросил у него Бохан.

Человек, которого Бохан назвал Сергеичем, не торопясь повернулся к Збыневскому, окинул внимательным взглядом его сутулую фигуру и так же не торопясь ответил:

— Сказать, что близко был знаком с ним, не могу, но три раза доводилось иметь с ним дело. Это Зыбин.

Лицо Збыневского как бы вытянулось, заострилось, голова глубже втянулась в плечи.

— Кем вы его знали в городе?

— Он отрекомендовался нам, когда появился в районе вагоноремонтного завода, как член горкома. А второй раз, когда вызывал нас, двух человек, на явочную квартиру, говорил от имени Военного совета.

— Где правда, Збыневский? — спросил Бохан.

Збыневский молчал. Видно было, что он что-то обдумывает, внимательно вглядываясь в березовую ножку стола.

— Я спрашиваю вас, вы встречались с товарищем Сергеичем, знаете его?

— Ну, встречался…— нехотя проговорил наконец Збыневский,— и знаю его, насколько можно было знать по коротким встречам в подполье. Но это дела не меняет, я всегда был, есть и остаюсь Збыневским…

— Может быть, позвать еще кого-нибудь из минских товарищей, которые убедят вас в том, что вы Зыбин?

После некоторой запинки Збыневский, видимо поняв, что дальше тянуть нечего, с неожиданной решимостью проговорил:

— Все это лишнее… Моя настоящая фамилия Збыневский, я здесь ничего не скрывал от вас… А Зыбин, Зыбин,—ему трудно было договорить до конца,— это моя подпольная кличка… «

— Агентурная, гестаповская? — выкрикнул кто-то из нетерпеливых членов обкома.

— Подчеркиваю: моя партийная подпольная кличка…

— Почему же вы с таким исключительным упорством не признавались в ней?

— Я подпольщик. По какому праву я буду раскрывать свою кличку первому встречному человеку?

— Это похвально, конечно. Но нас удивляют здесь два обстоятельства: вы только что заявляли в начале нашего допроса, что к подполью имели самое незначительное отношение. Это раз. А во-вторых, можно ли сравнивать обком партии с первым встречным человеком?

— Вы не так поняли меня. Я, конечно, сказал бы о своей кличке или секретарю, или любому члену обкома, но не на людях, а с глазу на глаз. А относительно подполья я сказал правильно, не могу же я своей роли в подполье придавать такое большое значение.

— Вы же были членом Военного совета.

— Видите, Военный совет образовался совсем недавно, и его роль в действительности не имела существенного значения для подполья.

— Кто были членами Совета кроме вас?

— Ковалевич, Селович…

— Где теперь Ковалевич?

— Он оказался провокатором… Об этом знали многие и наконец убрали его…

— А Селович?

— Селович погиб, насколько мне известно, при некоторых таинственных обстоятельствах во время эсэсовской облавы на железнодорожной окраине…

— Во время облавы, в которой он принимал участие как гестаповский агент,— поправил его Бохан.

— Гестаповский? Впервые слышу… хотя все может быть, еще в то время имелись некоторые подозрения в отношении его деятельности. Но они так и остались непроверенными. Время было страшно тяжелым…

— Ну хорошо, оставим покойников в покое, поговорим теперь о вас.

— Я протестую против того, что вы ставите меня на одну доску с провокаторами и предателями…