Незабываемые дни

Гитлеровца передали Капуше. Тот принял Гросберга, что называется, из рук в руки, но Комара приказал арестовать и отвести в соответствующее место, где он мог бы немного отдохнуть и подумать. Лейтенант на чем свет стоит мысленно ругал Капушу, который так унизил его. Майка Светлик ходила грозная как туча и, встретив Капушу, коршуном набросилась на него:

— Вы, Платон Пилипович, деспот, вот вы кто…

— Что, что ты говоришь? — переспросил Капута.

— Вы делаете черт знает что…— сказала и побежала, и видно было по всему, что девушка просто расплакалась.

Только тут понял Капуша причину такого неожиданного наскока Майки и улыбнулся про себя.

Он решил позвать Майку, поговорить с нею и доказать всю бестактность ее поведения. Но она только огрызнулась:

— Я не хочу с вами разговаривать. К Капуше приехал Соколич.

— Ну, давай твоего арестанта, поговорим с ним. А тебе нужно будет побеседовать со всеми комсомольцами,— по своей горячности они могут и дров наломать. И вообще нужно внести некоторую ясность в вопросы военной дисциплины.

Вскоре привели Комара. Он сдержанно поздоровался с командирами и стоял суровый, молчаливый.

— Как дела, лейтенант?

— Дослужился. Сижу, как преступник, как враг…

— Разве тебе сказали, что ты враг?

— Говорить никто не говорил, но так поступают только с врагами.

— Ты, лейтенант, знаешь, как мы поступаем с врагами, не тебе об этом рассказывать. За что тебя арестовали?

— Вот привел языка, гитлеровца, гестаповца, за это и… поблагодарили…

— Разве только за это?

— А за что же еще? Вот, думал, сделаю доброе дело, пользу принесу. Ну и принес… Десять суток ареста себе…

— Почти правильно говоришь: сам принес, никто другой за тебя не старался. И правильно сделал товарищ Капуша. Я на его месте, может, немного и добавил бы еще тебе. Но давай поговорим с тобой серьезно, товарищ лейтенант. Ты военный и дисциплину военную знаешь. Представь себе, что ты командир полка, а я лейтенант, командир взвода. И вот полк твой готовится начать ночью наступление на полк противника. И в это время я, твой лейтенант, человек безусловно храбрый, смелый, надумал бы без твоего разрешения пробраться тайком в полк противника, произвел там переполох, выкрал языка, хотя в нем особой нужды и не имелось, так как все приготовления к наступлению уже окончены. В результате полк противника сразу насторожился, укрепил оборону, привел себя в полную боевую готовность. Как ты думаешь, наступление твоего полка было бы успешным при таких условиях?

— Оно сорвалось бы, товарищ командир.

— А как бы ты поступил со мной, лейтенантом, который легкомысленным геройством, по существу, сорвал наступление?

— В боевых условиях я мог бы и расстрелять такого нарушителя дисциплины.

— Вот видишь… А что же нам делать с тобой, который нам, командованию партизан, оказал такую же услугу, как и тот вымышленный лейтенант, о котором мы только что говорили?

— Угу, куда вы клоните, товарищ командир! Тут большая разница. Там же фронт, разве может быть какое-то сравнение…

— А у нас что? Курорт? Санаторий? Веселая маевка в лесу?

— Ну, мало ли что…

— Мало ли что? Тебе известно было, что мы думали делать ночью с гарнизоном, куда ты залез без разрешения? Тебе известно было, что мы думали делать со всеми железнодорожными гарнизонами, со всей дивизией, стоящей на охране железной дороги?

— Откуда же мне это знать, товарищ командир?

— Почему же ты лезешь без ведома штаба туда, куда не надо, и срываешь весь наш оперативный план?

— Простите, товарищ командир, я действительно не учел некоторых обстоятельств…

— Ну вот, не учел, а нам теперь расхлебывать нужно… Не учел, а через это твое геройство они уже насторожились, увеличили железнодорожные патрули, и в результате сегодня на рассвете захвачен в плен один из лучших наших подрывников Игнат…

— Лагутька? — с ужасом переспросил Комар.

— Да, Лагутька.

Если до этой минуты Комар старался еще сохранять суровый и независимый вид, искренне считая себя несправедливо обиженным, то теперь он чувствовал себя действительно виноватым.

— Василий Иванович, поймите меня, делал я все это без всякого злого умысла… Обещаю вам, ничего подобного больше со мной не повторится…

— Ты уже несколько раз давал такие обещания.

— Это последний раз, Василий Иванович… Соколич посмотрел на него, и ему стало жаль этого двадцатидвухлетнего хлопца.

— Вот что, лейтенант! — сказал он.— За храбрость, за отвагу твою выношу тебе искреннюю благодарность от командования.

У парня словно крылья выросли: встрепенулся, выпрямился, даже глаза загорелись.

—… А за твое самовольство даю тебе дополнительно пять суток ареста. Отсидишь, тогда с разрешения командира явишься ко мне. Понял?

— Понял, товарищ командир.

— Что ж, иди отсиживай.

— Есть идти отсиживать, товарищ командир! Комара повели. А Соколич остался поговорить с Капушей.