Незабываемые дни

— Ему надо дать большую свободу. Иначе все хорошие качества могут превратиться в совсем нежелательные вещи. Гайку никогда не следует завинчивать до конца, можно испортить всю нарезку. А мы его слишком связываем, способному и смелому, ему негде развернуться. Отсидит он свое, немного пофилософствует в одиночестве, а там пустим его на самостоятельные диверсии куда-нибудь подальше, чтобы особенно его не сковывать. Конечно, посоветоваться ему с нами никогда не повредит.

2

Избитый, окровавленный, связанный лежал Игнат на полу караульного помещения небольшого немецкого гарнизона неподалеку от железной дороги. Его еще никто не допрашивал, было рано. Немец-конвоир сидел напротив на скамейке и что-то меланхолически насвистывал. Никак не мог понять Игнат, как это все случилось! На рассвете, когда и патрули, немецкие любят подремать, стояла такая тишина, что слышно было, как переливно журчит небольшой ручей, протекавший где-то поблизости от железной дороги. На востоке еле-еле зарозовела узкая полоска. Еще не отозвалась ни одна пташка и белый туман висел неподвижно над болотами и полевыми ложбинами. Игнат успел уже заложить мину. Готовя запал, услыхал, будто треснула вблизи какая-то веточка. Оглянулся, осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Молчали и хлопцы где-то под откосом. И только снова углубился в работу, две пары крепких рук сильно дернули его вниз, под бровку. Не успел даже крикнуть, подать голос своим,— рот был забит кляпом. Слышал потом несколько выстрелов, кто-то вскрикнул, затем все смолкло, стало тихо-тихо. Пришел в сознание только на полу.

Вскоре в караульное помещение пришло несколько солдат. Ему развязали онемевшие руки, приказали встать, повели в другую комнату. Там сидели два офицера. Если бы Игнат понимал немецкий язык, он узнал бы, что этой ночью из гитлеровской части таинственно исчез офицер. Жив был его денщик, который долбил одно: помогал господину лейтенанту мыться, потом отлучился на минуту, чтобы принести чистые носки и свежую пачку сигарет. А пока добежал до хаты и обратно, лейтенанта и след простыл. «Почему же ты не заявил сразу после такого происшествия с твоим господином офицером?» — спрашивали у него. «А зачем мне было заявлять, если я подумал, что господин лейтенант пошел к своим товарищам? Он ведь никогда не докладывал мне, куда идет и зачем идет. Я и пошел спать».

Может, и не скоро заметили бы исчезновение лейтенанта, если бы не нужно было ему начинать дежурство со второго часа ночи. По этой причине и хватились его так рано. Сначала и в самом деле подумали, что он загулял где-нибудь у своих коллег, обошли квартиры всех офицеров, но лейтенанта нигде не нашли. Позвонили в соседние гарнизоны, даже в штаб дивизии. Но никто ничего не слыхал о лейтенанте. В гарнизоне объявили тревогу. Послали усиленные патрули обследовать ближайшие места. Видимо, один из таких патрулей и наткнулся на Игната. Обо всем этом Игнат ничего не слыхал и не знал.

Скоро началось то, что приходилось пережить каждому, кто попадал в плен к фашистам. Его били, пытали, все добиваясь ответа, из какого отряда, где он расположен. Вихрастый лейтенант наскакивал петухом и, тыча револьвером в грудь, говорил одно и то же:

— Не скажешь — убью! Не скажешь? Не скажешь? А ну, становись к стенке!

И обессиленный Игнат становился к стене. Это на было –покорностью. Он ждал самого худшего. Знал, на что идет. Лучше умереть, чем терпеть адские муки, И он становился к стенке, чтобы скорей стрелял гад* Лейтенант целился долго-долго, целую вечность, и стрелял в потолок. И снова начиналось все сначала:

— Скажешь? Не скажешь?

Возможно, от дальнейших пыток Игната Лагутьку избавил телефонный звонок. Из штаба дивизии распорядились, чтобы пленного привезли туда. Снова связали ему ноги телефонной проволокой. Она врезалась жгучей болью в тело. Его вынесли и, как бревно, бросили на грузовик. Рядом уселась группа автоматчиков. Грузовик загрохотал, тронулся, закачался на выбоинах. Затем ехали песками, телу стало немного спокойней, о шершавые доски кузова не так больно билась голова.

А мысли Игната летели быстро-быстро, обгоняя грузовик, который то буксовал в песках, то застревал в непролазной грязи, то, звеня и бренча, подскакивал на горбинках мостков и гатей. «Вот и конец, видно…» — подумал Игнат. Тихо пристрелят где-нибудь на болоте или в лесу, чтобы никто не услыхал твоего последнего слова. А ведь думалось временами: встретит тебя смерть, и умрешь героем: мужественно, со славой, на глазах у сотен людей. Но все сталось по-другому: умрешь, не отомстив как следует за смерть матери. Умрешь и обманешь Лену, ведь ты обещал, что придешь, что вернешься.