Незабываемые дни

— Разве люди должны думать только о том, что им дадут или не дадут? Мне вот просто нравится твое имя. Иван, Ваня… хорошее русское имя… Вот и познакомились. Я впервые вижу перед собой живого русского партизана.

Игнат молчал, думая, когда же наконец начнется настоящий допрос, когда появятся те мастера, которые ведут разговор иным манером. А полковник уже расспрашивал о таких вещах, которые не имели никакого отношения к делу: читает ли он книги и какие ему нравятся, какие видел пьесы в театре, в какой школе учился. Что ж, на такие вопросы и ответить можно. Ему нравятся герои многих лучших книг, и больше всех Павка Корчагин.

— Чем же он нравится тебе, Ваня? — спросил фашистский полковник, этот заклятый враг, голосом, который почему-то напомнил Игнату голос его бывшего учителя. Тот также спрашивал тихо, спокойно, тем особым, привычным тоном, который как бы вызывал желание отвечать. Непонятный человек, непонятно и его поведение. И, решив, что можно ответить и на этот вопрос, Игнат сказал:

— Тем нравится, что он учил меня, как ненавидеть врагов и как…—хотел сказать «бить», но сказал мягче, — как бороться с ними.

— Хорошие слова и хорошие мысли…—проговорил полковник и на минуту задумался.

Он спросил еще о профессии, о родителях, есть ли у него любимая девушка. Эти вопросы всколыхнули столько мыслей и таким колючим огнем опалили сердце, что Игнат умолк, нахмурился и замкнулся в себе. И смотрел уже не на полковника, а мимо него, в зятянутое занавеской окно. Через открытый кусочек стекла видно было небо, по которому медленно-медленно плыли белые тучки, большие, маленькие. А еще выше ярко сияли под солнцем легкие, как пушинки, и такие же узорчатые облачка.

Смотрел Игнат и думал: доведется ли ему и завтра вглядываться в безграничные глубины синевы и всем своим существом ощущать извечную ласку солнца, которое никогда не погаснет и будет всегда одаривать своим теплом людей, оставшихся жить.

А полковник внимательно смотрел на него, будто хотел увидеть все, что творилось в душе Игната. И по его глазам трудно было разгадать, какую западню готовит он Игнату.

— Ну что ж, Ваня,—сказал полковник,—вот мы и познакомились с тобой, с партизаном. А теперь так и запишем: партизан Иван ничего не хотел сказать во время допроса…

Полковник позвонил. Вошел тот же адъютант, который присутствовал при начале допроса. Полковник что-то долго говорил ему по-немецки, и адъютант все кивал головой в знак согласия. Наконец появились четыре солдата с винтовками и приказали Игнату идти с ними. С хмурыми, злыми лицами они провели его по двору школы, вывели на улицу села и повели по ней, держа наготове винтовки. Ах, какая длинная, длинная улица. И такая широкая, что не прыгнешь куда-нибудь через забор, в сад, в огород. Пусть бы стреляли, черт их бери, а может, и повезло бы,— за огородами и лесок синеет недалеко. Но куда ты прыгнешь, если ведут по самой середине улицы.

Вот улица кончилась. И какая она ни была длинная, Игнат поймал себя на мысли, что был бы не против, если бы эта улица была бесконечной…

За селом пошла песчаная дорога. Вековечные, березы с опаленными молнией вершинами до самой земли свесили свои зеленые косы-ветви. Рядом — дуб, огромный-огромный, и около гнезда аиста летают, хлопочут разные пташки. А на гнезде стоит на одной ноге аист, задумчиво вглядывается в даль: лететь ему еще до ночи или нет?,

Березы уступили место куцым вербам. Не пылят ноги в песке, даже слышно, как чавкают следом за ним солдатские сапоги — четыре пары подкованных сапог. Шли гатью. По обеим сторонам полнились водой широкие канавы, заросшие осокой и тростником. А дальше, как глазом окинуть, распростерлись болотные просторы: косматые кочки, разводья да редкие, чахлые сосенки на сухих островках рядом с трясиной. Видимо, здесь и расстреляют и бросят в болотище, в рыжую воду, в тину. Сколько же километров прошли от села? Осторожно оглянулся. Села не видно. Только зеленеют в конце гати низкорослые вербы, и их маковки золотятся под солнцем. Не заметил, как прошел день, солнце начало клониться к западу.

Оглянувшись, увидел их, солдат. Они о чем-то говорили. Они шли теперь совсем не так, как по селу, почти прикасаясь к его спине штыками. Теперь они держали винтовки на ремнях, шли спокойно, немного отстав от него. Игнат прислушивался к их голосам, но разве разберешь их слова? Одно понял он: язык их не похож на немецкий. А какой — где ты узнаешь. И не все ли равно, кто расстреляет его, много разных наемников у фашистов, и у всех свой язык. Но и хитрые же, гады,— идут, будто прогуливаются. Знают — никуда ты теперь не убежишь, не прыгнешь в эту рыжую топь, приют ужей и болотных жаб. И действительно, лучше умереть от пули, чем захлебнуться в этой вонючей топи. А вперед не побежишь и подавно, четыре пули догонят сразу. Почему они медлят? Знает Игнат эту дорогу: через пару километров начнутся опять пески, а там бор, старый, дремучий. Не в бор же ведут его.