Незабываемые дни

— Да мне нечего особенно рассказывать. Я уже в бригаде теперь, тоже по комсомолу, работы много-много… Ну… бригада воюет, дает жизни фашистам… Вот только что вернулись из операции, разгромили гарнизон один, который мешал нашим подрывникам ходить на шоссе и на железную дорогу.— И тут же заговорила о другом: — Как я рада, Надя, что некоторые люди, которых мы считали врагами… ну, очень и очень сомневались в них, оказались такими славными людьми. Ты виделась хоть с ним?

— С кем это? — улыбнувшись, спросила Надя.

— Аи, Надечка, ты же знаешь, о ком я говорю. А вот ты, помню, даже проклинала его… А теперь…

— Что теперь, что теперь, славный мой следователь? Все хорошо теперь. Так хорошо, что и сказать тебе не могу. Но давай поговорим о чем-нибудь другом, ты вот ничего не рассказала о себе, о своих делах.

— Да ведь я говорила уже. Несколько месяцев была в отряде подрывников. Специальный такой отряд, комсомольский. Ходила на операции, мосты рвали, эшелоны. Ну, как всегда. И временами, особенно вначале, так страшно было,— и Майка даже зажмурилась,— что сердце заходилось. Это когда случалось нарваться на засаду. А потом ничего, притерпелась. И скажу тебе, Надя, командование вынесло мне благодарность. И говорят еще, медаль дадут.

Майка задумалась на минуту. В ее синих глазах загорелись огоньки. Она, казалось, вспоминала что-то, собиралась с мыслями.

— Как же относятся к тебе хлопцы из твоей бригады?

— Побаиваются! — по-мальчишески задорно ответила Майка. Она резко вскинула глаза и лихо тряхнула своей подстриженной шевелюрой.

— Побаиваются? Это, может быть, и хорошо… Однако ты ни слова не сказала мне о лейтенанте Комаре.

Майка насторожилась, как-то подозрительно глянув на Надю.

— О нем особенно нечего говорить… Лейтенант как лейтенант, их у нас много, и лейтенантов и нелейтенантов.

— Это известно, Майка, но ведь он чем-нибудь выделяется среди других?

— Как же, выделяется… Как был задавака, так и остался. Подумаешь, герой… Он теперь отрядом командует. Ну и что из того, что командует? Я вот в бригаде теперь, почти что помощник командира бригады по комсомолу. А он только командир отряда, чем же тут очень задаваться? К тому же еще не так давно под арестом сидел. Герой…— И вся фигура девушки приобрела такой комический и ершистый вид, что Надя не выдержала, рассмеялась.

Майка глянула на нее, не понимая смеха подруги.

— Да ведь ты его любишь, и как еще любишь, маленькая моя,— и Надя привлекла к себе притихшую девушку, стыдливо спрятавшую свое лицо, на котором выступила едва приметная от загара краска.

Они шли по лесу. Надя из деликатности ни о чем больше не расспрашивала Майку, чтобы не мешать ее мыслям, не задевать ее чувств, которые, видно, сильно волновали ее. Вдруг Майка остановилась, обняла Надю, порывисто поцеловала и, прижавшись к ней, еле слышно зашептала:

— Это же так хорошо, так хорошо, милая, хорошая Моя Надя… И так хорошо, что мы с тобой встретились…;.

10

О многом передумал полковник, прежде чем дать ответ партизанам на их предложение.

Конечно, Вацлав Страмичка — так звали полковника — сочувствовал партизанам, сочувствовал местному населению. Но что он мог сделать, чтобы это сочувствие превратилось в практические действия, в практические дела?

Долго ли можно жить такой раздвоенной жизнью, постоянно испытывая невыносимый разлад между велением собственной совести и обязанностями командира гитлеровской дивизии? До каких пор можно держать в цепях сердце, поганить себя службой на пользу извечных врагов своей родины? Трудно пробиться правдивым вестям из дому сквозь многочисленные цензурные преграды. Даже общесолдатские немецкие газеты, в которых печатается иногда информация о жутких расправах над людьми в захваченных областях, не доставляются в дивизию, если в них пишется о Чехословакии. Таков «гуманизм» гестаповцев, стремившихся не волновать «понапрасну» сердца чешских и словацких солдат, не подрывать их боевого духа. Правда, их не посылают на фронт, держат больше на охране железных дорог, складов, заставляют иногда выполнять разные хозяйственные работы. Их стараются окружить сотнями и сотнями внимательных глаз и ушей, чтобы они, солдаты, преданно и безупречно несли свою службу.

В штабе десятки ярых гитлеровцев. Официальные и неофициальные шпики следят за каждым шагом, стараются проследить за каждой солдатской мыслью, проникнуть в каждую солдатскую душу. Вот он сидит в соседней комнате, нахальный и самонадеянный обер-майор, который вмешивается в любые дела и распоряжения полковника. Сколько стычек произошло с ним за последние месяцы, и самая крупная — месяца три тому назад. Обер-майор лично расстрелял троих крестьян, среди которых была одна пожилая женщина и мальчик-подросток. Они везли из леса по охапке хвороста на двух ручных тележках. И когда командир дивизии спросил обер-майора, за что казнены люди, тот улыбнулся, процедил сквозь зубы:

— Они расстреляны за связь с партизанами.

В страшном гневе полковник, растягивая от волнения каждое слово, переспросил палача: