Незабываемые дни

Иногда приходили сведения, пробуждавшие в сердце надежду, радость. Не все еще опоганено на родной земле, не перевелись еще настоящие люди, которые помнят заветы предков, пламенные слова легендарных таборитов, их боевой гимн: «Кто же вы, божьи воины?» Бьют врагов потомки победителей на Жижковой горе. Неизвестными патриотами убит Гейдрих — гнусный палач чехословацкого народа. Но еще мало уничтожено ненавистных, кровожадных зверей. Еще не отомщены мученики Лидице, еще не остыл священный пепел, еще дымится на нем горячая кровь братьев.

Кто же вы, божьи воины? Где вы, настоящие воины чешской земли? Что вы делаете, люди, надевшие на себя чужие серо-зеленые мундиры? Не убийцами ли братьев своих вы готовитесь стать? Где же ваши глаза) сердца, где ваша ясная совесть?

Кто же вы, божьи воины?

Какой же выход? Как выбираться из тупика? Перейти туда, куда приглашают? Это было бы самым разумным, самым правильным и честным. Но ведь так можно поставить под удар сотни и сотни людей. И все же, может быть, лучше погибнуть, оставив на века память о себе в будущих поколениях?

Вспомнилась девушка, приходившая сюда, в штаб. Нужно иметь большое сердце и настоящую любовь к своему народу, чтобы так бесстрашно ходить среди врагов и так неожиданно — для него неожиданно — делать такие предложения. Вот она, настоящая смелость, помноженная на безграничную веру в свои силы, в свое дело.

Кто же вы, божьи воины…

Ходил полковник и думал. Многое из того, что прежде казалось невозможным, теперь представлялось в совершенно ином свете…

Когда явились люди, посланные на условленную встречу, полковник коротко приказал им:

— Докладывайте.

— Они просят, чтобы мы помогли им в одной важной операции.

— Просят или предлагают?

— Предлагают, господин полковник…— смутившись, ответил молодой офицер.

— Впредь будьте более точным, капитан. О какой операции идет речь?

— Они хотят взорвать железнодорожный мост на реке.

Полковник задумался. Перед его глазами возникли большие трехпролетные фермы, тихая, будто сонная река, топкие берега, необъятные просторы болот до самого горизонта, кое-где зеленые и синеватые, окутанные дымкой массивы лесов.

На светлой 'синеве неба и на фоне белых облачков четко проступают ажурные переплеты ферм. Дальше виден кусок зеленой насыпи, желтая полоса путевой бровки, за раскидистыми вербами под насыпью — казармы.

Полковник встал из-за стола, чтобы лучше рассмотреть мост. Хороший мост, добротный. Кому лучше знать это, как не ему, инженеру-дорожнику. Но он здесь не инженер, а командир дивизии, охраняющей железную дорогу и мост, по которому идут бесконечные эшелоны на восток. И чем быстрей будут идти эшелоны, тем трудней будет им, защищающим теперь подступы к Сталинграду, горные теснины Кавказа. Трудней будет и его родине и его соотечественникам.

— Давайте условимся, что мы согласны с их предложением. Ставились ли еще какие-нибудь вопросы?

— Они предлагают передать им подробные сведения о дислокации нашей дивизии и других частей, а также все важнейшие документы об оперативных планах секретной информации главного немецкого командования.

— Хорошо. Еще о чем говорили?

— Они предлагают принять непосредственное участие в операции и разработать общий план ее проведения.

— Хорошо.

— Нам заявили, что каждый чех и словак — от солдата до офицера — будут иметь возможность попасть в плен к партизанам.

Полковник улыбнулся.

— Ну что ж, я думаю, не стоит отказываться от такого предложения. В плен так в плен! А теперь, мои уважаемые друзья, уточните, что нужно для успеха дела, и договоритесь с нашими славными союзниками обо всех деталях.

Впервые за долгие годы полковник почувствовал себя так, словно тяжелый камень свалился с его души.

11

Месяца за два Слышеня стал на ноги, хотя тяжелое ранение, особенно перенесенные пытки все еще давали знать о себе, и товарищи из штаба решили послать его ближайшим самолетом в Москву, чтобы он основательно подлечился и отдохнул. Центральному партизанскому штабу требовались некоторые точные сведения о боевой деятельности соединения,— их нельзя было передать ни короткими рапортами, ни шифровками. Слышене поручили доложить в Москве лично обо всем, что могло непосредственно интересовать и Центральный штаб и Центральный Комитет партии.

За день до отлета Слышеня зашел к Бохану проститься. Тот искренне завидовал другу и открыто говорил ему об этом:

— Ты не поверишь, как я завидую тебе!… Прошу тебя об одном: поищи там моих. До сих пор я ничего о них не слыхал. Правда, хлопцы из Минска рассказывали, будто дом, где жили мои, разбит бомбой еще в самом начале войны. Но не хочется, не могу верить, что они погибли. Есть люди, которые говорили, что видели сестер после бомбежки. Недавно писал в Москву. Ответили, что точно не знают, где они. Признаться тебе, тоскую по семье.

По лицу Слышени можно было видеть, как боролись у него в душе противоречивые чувства: «Сказать или нет?»