Незабываемые дни

— Считаете ли вы подобную, ничем не оправданную расправу, это убийство безоружных людей совместимым с высоким званием офицера?

Обер-майор, презрительно окинув его взглядом с ног до головы, дерзко ответил:

— Я вынужден напомнить вам, господин полковник, что я только добросовестно выполнил приказ моего фюрера. А приказ фюрера — нерушимый закон для меня и, надеюсь… и для вас, господин полковник…

Что можно было ответить этому фашистскому служаке, давно утратившему совесть, чувство элементарного уважения к чужой жизни, службисту, которого побаиваются даже немецкие офицеры из бывшего кадрового состава?

Через приоткрытую дверь полковник видит обер-майора. Тот распекает молодого офицера, и на его откормленном лице сияет такое самодовольство, что невозможно спокойно смотреть.

Полковник прикрывает дверь и ходит из угла в угол, возбужденный, нервный. Мысли о настоящем чередуются с мыслями о прошлом. Еще будучи молодым инженером, попал он в пекло первой мировой войны, недолго пробыл на фронте и скоро, вместе с другими, очутился в русском плену. Это было в конце прославленной русской революции. Многое пришлось пережить, а еще больше увидеть. События тех лет развивались так бурно и стремительно, что казалось — всю прежнюю жизнь европейских стран захлестнет великая русская революция и начнется новое, совсем невиданное, неизведанное. Правда, многие надежды не оправдались, но в Чехословакии в скором времени произошли все же большие перемены. Его родина стала республикой. Вацлав Страмичка вернулся домой, стал офицером чехословацкой армии. Служил добросовестно, честно, как надлежит хорошему чешскому патриоту. Много было разных увлечений и разочарований: не все в новой чешской жизни нравилось молодому офицеру, сыну бывшего рабочего-пивовара. В памяти продолжало жить то, что увидел он в новой России. Может, поэтому, дослужившись до полковника, командира дивизии, он бросил военную службу и стал инженером-дорожником.

А тем временем все новые и новые тучи собирались не только над страной, но и над всей Европой. Из соседней Германии доносился лязг оружия. На просторы Европы надвигалась небывалая гроза, и ее громовые раскаты становились все более ощутимыми. Страмичку, вместе со многими другими офицерами запаса, призвали в армию.

И вот настали печальные дни Мюнхена. Страмичка хорошо помнит день, когда он и некоторые другие офицеры, имевшие французские ордена, срывали их со своих мундиров. Одни отсылали их специальными посылками во Францию, другие просто бросали, как ненужный мусор, на крыльцо дома французского посольства в Праге. Усиленные наряды чешской полиции, охранявшие посольство, не мешали патриотам так оригинально расставаться с французскими знаками внимания. И хотя горько было на душе у чешских солдат и офицеров, но большинство их горело желанием до конца постоять за свою землю, за честь родины. А германская армия уже оккупировала Судеты. В марте тридцать девятого года гитлеровские полчища вторглись в страну. Правительство Чехословакии, на которое с надеждой смотрели солдаты и офицеры как на верного защитника родины, приказало им… сдать оружие немцам. Это были страшные, унизительные для страны дни. А дальше… Нет, лучше не вспоминать всего, что произошло за эти три года. Их, чешских и словацких офицеров, не успевших выбраться за пределы родины, принуждали проходить ежедневную регистрацию в немецких комендатурах. Их унижали, над ними издевались, им говорили, чтобы они навсегда бросили думать о чешской государственности, за ними следили, как за самыми злейшими преступниками. Потом им приказали явиться на сборные пункты и там объявили, что с этого дня они являются офицерами германской армии.

Не обошлось без пышных торжеств, крикливых речей разных фюреров. Их старались убедить, что великий фюрер видит в чехах своих надежных союзников, а каждый союзник, который добросовестно будет нести почетное бремя войны, может рассчитывать на определенное место под новым европейским небом, конечно под началом великой Германии, несущей величайшие жертвы во имя освобождения всего мира.

Шумные торжества и речи и вместе с тем бесконечные расстрелы. Казнили тех, кто не являлся на сборные пункты или убегал оттуда, не находя для себя радости в серо-зеленых мундирах. Казнили тех, кто открыто сомневался в преимуществах арийского рая.

А их, чешских офицеров, одетых в германские мундиры, после всех торжеств вызывали по одному к разным фюрерам, и те давали им уроки добропорядочного поведения: послушание, дисциплина, стопроцентная лояльность. Иначе — смерть.

Скупые вести, приходившие с родины, не приносили радости. Будто далекое средневековье вернулось на чешские равнины и горы, над которыми снова замаячили черные призраки былых крестоносцев. Нет, не призраки, а живые звери в черных мундирах сеяли смерть на родной его земле, как сеют ее и здесь, и везде, куда ступал кованый сапог гитлеровских солдат.