Незабываемые дни

Гуща ступил на доски бокового настила, оглянулся: может быть, на мосту кто-нибудь остался? Может, раненый лежит, не подобран? Прилег, чтобы шальная пуля не сбросила под мост, взял конец запального шнура, достал коробок со спичками. Держал его крепко-крепко, будто боялся, чтобы не выхватил ветер, хотя кругом было тихо. Только потрескивали, догорая, стены казармы да едва уловимые всплески доносились с реки. Сложил вместе три спички, не торопясь чиркнул ими. Поднес к огоньку конец шнура. И сразу же заструился белый дымок, с едва уловимым шипением стали разлетаться красно-голубые искорки.

— Горит…— сам себе сказал Гуща и тяжело поднялся на ноги. Сделал несколько шагов, оглянулся. Горит! Белая струйка дыма была отчетливо видна на темно-сером фоне дощатого настила. Он побежал по мосту и, соскочив на песчаную бровку, стремительно бросился вниз под откос, спрятавшись в немецком опустевшем окопчике.

Резкий свет ослепительной вспышки пронзил темноту ночи. Тяжело содрогнулась земля от глухих взрывов. Воздушная волна вырвала из охваченной огнем казармы несколько бревен, и они стремительно пронеслись над землей, оставляя за собой дымные искристые полосы.

Те, кто был поближе к месту взрыва, несколько дней потом жаловались на уши.

Когда рассеялся дым, все увидели, что моста уже нет. Его средний пролет будто раскололся пополам.: Одна часть слетела с опоры и теперь лежала в воде, чернея возле берега грудой покореженного железа. Вторая часть стояла чуть ли не торчком.

Спустя минуту после взрыва поднялась сильная стрельба в селе, где находился штаб гитлеровцев. Но как мгновенно разгорелась она, так быстро и затихла.

Тем временем небо на востоке начало светлеть. Бледная полоса сентябрьской зари, казалось, с трудом пробивалась сквозь мрак ночи. Партизаны только теперь почувствовали осеннюю сырость и зябко поеживались, разминали отекшие от лежания ноги. Вскоре был дан сигнал отхода, и к обычным приглушенным звукам ночи присоединилось легкое поскрипыванье колес: вывозили убитых, спешно эвакуировали раненых.

Несмотря на то что лица людей были серые, землистые от усталости, от возбуждения, слышались веселые голоса, взрывы громкого смеха, меткие шутки.

Только Капуша был хмур. Его огорчала и угнетала потеря двух пушек, подбитых фашистами, а главное —: его артиллеристы недосчитались четырех товарищей. Были потери и в отрядах, принимавших участие в блокаде и штурме моста.

Из мрачного раздумья Капушу вывел неожиданный резкий выкрик:

— Немцы!

Каждый схватился за оружие, кое-кто бросился в сторону и залег.

Но тут же послышалась громкая команда Андреева:

— Не стрелять! Тут свои.

Партизаны смотрели и не могли понять, что происходит. Перед ними на поляне спокойно выравнивалась какая-то немецкая часть.

Немного поодаль, на прицепе у тягачей, вытянулись в шеренгу пушки, своими размерами и видом невольно вызывавшие уважение.

Рядом с группой немецких офицеров стояли партизанские командиры во главе с Андреевым.

Послышалась команда остановиться.

К группе немцев приблизился Соколич со своими ближайшими помощниками, к нему подошел пожилой немецкий капитан, отрапортовал, взяв под козырек.

Соколич и капитан, крепко пожав друг другу руки, трижды поцеловались. Удивлению партизан не было конца. И только когда капитан обратился с речью к партизанам, все сразу стало ясно, и одни чувства уступили место другим.

— Товарищи! Мы рады приветствовать вас, как наших родных братьев, как настоящих борцов с фашистами. Мы рады заявить вам, что с этого дня мы, чехи и словаки, пойдем вместе с вами одной дорогой. И никто и никогда не нарушит нашей дружбы, рожденной на поле боя. Смерть немецкому фашизму! Да здравствует наша дружба и наша свобода!

/ Еще не стихли громовые раскаты «ура», а на поляне уже творилось что-то несусветное. Все обнимались, целовались, горячо объясняли что-то друг другу. Капуша влюбленными глазами посматривал на пушки и, подойдя к ним поближе, погладил рукой холодноватую сталь дула.

— Мамочка моя, вот это так пушкенция, да не одна, а целый, можно сказать, дивизион.

Он тут же схватил в объятия молоденького лейтенанта, командира пушки, — и, похлопывая его по спине, начал ласково уговаривать:

— Давай договоримся: только ко мне, только в мою бригаду! Сразу же скажу: обещаю тебе капитанские звездочки! Как звать тебя?

— Дрогомир.

— Мамочка моя, вот это имя! Дрогомир — это же по-нашему не иначе как дороженький. Выходит, мы с тобой самые настоящие приятели. Так вот знай: ко мне, в бригаду Капуши, тут каждый знает. И другим своим скажи…

Взволнованный, разгоряченный Капуша не совсем вежливо покинул своего собеседника и заторопился к Соколичу, чтобы заручиться его согласием. Но Соколич был занят серьезным разговором с капитаном. Капуша услыхал, как повторялось имя полковника Стра-мички. Лицо капитана было грустное. Василий Иванович, покачав головой, задумчиво проговорил:

«г — Как же это могло случиться? Погибнуть в последнюю минуту, когда наши ворвались в штаб?..

Капуша услыхал эти слова и понял, что теперь не время говорить о своих замыслах.

16